Жил в нашем городе один театральный критик. Был он тоже молодым человеком. Не таким щенком, как мы, но все же молодым — лет этак восемнадцати-девятнадцати.
Он печатался в театральном журнальчике, а иной раз даже в самой «Пролетарской правде». Статьи его были талантливы, остры, но очень злы. Он обладал способностью отыскать у актера какую-нибудь особенно уязвимую черту и «обыгрывал» ее садистически. И вот однажды мы узнаем, что этот самый критик в присутствии нескольких наших знакомых с пренебрежением отозвался о живописи Юткевича.
И, что самое важное, среди этих нескольких был и Сувчинский — знаменитый музыковед и меценат, который собирался приобрести у Юткевича несколько его работ!
Богомерзкий критик заявил, что живопись Сергея — плагиат! Не более и не менее!
Сувчинский, невзирая на злую болтовню критика, купил у Юткевича картины, но наше возмущение от того нисколько не стало слабее.
Все мы сходились на том, что негодяя нужно проучить, и строили фантастические, совершенно невыполнимые планы.
Решение нашлось неожиданно. Как-то, провожая одну из наших артисток (их у нас было всего две), критик неосторожно зашел в наш зрительный зал.
Было это перед началом репетиции, и, кроме меня, никого в театре еще не было. У нас был свой театр «Арлекин». Позже я расскажу, как мы получили его.
Увидев критика, я энергично отвел его в сторону и спросил, правда ли, что он таким образом отозвался о творчестве Сергея.
Недооценив мое физическое развитие и, что еще важнее, мою преданность другу, критик произнес бранные слова в адрес Сергеевой живописи.
Недолго думая, я дал ему по физиономии. Критик тоже не долго размышлял и залепил мне сдачи. Мы схватились и повалились на пол.
Артистка бегала вокруг нас и совершенно справедливо кричала:
— Товарищи, как вам не стыдно?
До сих пор помню это ощущение — как я его хорошо лупил! Допускаю, впрочем, что и у него сохранились такие же приятные воспоминания.
Услышав шум, прибежали сверху, из ресторана «Франсуа» два официанта и швейцар. Вход в ресторан и в наш театр был общий.
Разнять нас с критиком оказалось совсем нелегкой задачей: мы дрались с упоением.
В конце концов это все же удалось. В последний момент, когда нас отнимали друг от друга, кто-то из благодетелей — я никогда не узнал, кто именно — усатый ли швейцар или один из краснорожих официантов, — так умело поддал мне коленом, что я после того мог принимать только две позы: стоять или лежать. Третий вариант был для меня долго исключен.
Мой неэтичный поступок пошел противнику неожиданно на пользу. Ввиду того, что слух о сражении и о его мотивах быстро распространился, над нашим злым критиком стали посмеиваться, особенно те, кто когда-либо был обижен им. А таких было превеликое множество. Рассказы обрастали все новыми и новыми подробностями. Получалось, будто его чуть ли не вымазали дегтем и выкинули в окно.
Критик терпел, терпел, потом взял билет и уехал в Москву. А в столице сразу же вовсю развернулись его способности. Человеком он был действительно одаренным, и множество выходивших в ту пору театральных изданий стали помещать его статьи. Вскоре он занял заметное место в театральной журналистике.
Получалось, что я ему как бы помог, и это меня угнетало.
Впрочем, через некоторое время у него в Москве случилась новая неприятность, и значительно большего масштаба.
Оставаясь все таким же злым, критик однажды дошел до того, что в рецензии на спектакль крупнейшего московского театра написал: актриса такая-то появилась на сцене с лицом помятым после бурно проведенной ночи.
Это вызвало, естественно, негодование всей театральной Москвы. Но особенно освирепели товарищи актрисы — весь коллектив поклялся отомстить.
Прошло некоторое время, Страсти, казалось бы, поутихли. В театре премьера. Считая, что инцидент исчерпан, наш критик как ни в чем не бывало является в театр и смотрит спектакль.
В антракте его приглашают за кулисы выпить чашку кофе. Потеряв всякую бдительность, он отправился за кулисы.
…Как его били! Как его хорошо били! В этом принимала участие вся труппа. Точнее — мужская часть труппы. На протяжении всего антракта нашим критиком перебрасывались как волейбольным мячом.
Куда там киевская кустарщина!..
И вот — удивительное дело — помогло!
Оскорбительные эпитеты исчезли из его статей, он стал писать добрее, но, честно говоря, и слабее. Представьте себе скорпиона, которому запретили жалить! Ползать — пожалуйста, а кусаться — ни-ни…