В один из первых дней этой блаженной жизни я очутился в гостях в доме, где постоянно происходили наши сборища.
Среди прочих был здесь в этот вечер и киевский поэт Павел Герман.
Не поэт, собственно, а то, что французы обозначают словом «паролье» — то есть сочинитель слов для песен.
В те времена поэты смотрели на песенников, на «паролье», как на существа низшие, смотрели, так сказать, с высоты своей поэтической «избранности».
И даже какой-нибудь совсем уж бездарный поэтишка, публиковавший никудышные вирши «к случаю» в киевской «Вечерке», и тот не признавал в Павле Германе своего собрата — он сам почитал себя жителем Олимпа, а такой Герман проживал, по его представлению, где-то там — на земле, вне пределов истинной поэзии.
По правде говоря, романсы Германа часто бывали, мягко выражаясь, не самого строгого вкуса. Но как они распевались! Со всех эстрад страны, все самые популярные певицы и певцы пели «Последнее танго», «Не надо встреч», «Чайную розу» или «Зачем же ложь?»…
Песни бывали лучше и хуже, и романсы Германа публиковались наперебой разными музыкальными издательствами. Их выпускали большими тиражами и обязательно с портретом какой-нибудь тогдашней звезды на обложке.
пела знаменитая тогда Эльга Аренс и заканчивала припевом:
Павел Герман — это целая эпоха эстрады тех лет. Кажется, не было ни одной эстрадной певицы, которая бы не пела (с оглушительным успехом!) его романсов. Знаменитая Тамара Церетелли, Изабелла Юрьева, Белогорская, Вадина, Антонина Еремеева, Ольга Симонова, Зинаида Рикоми…
Или:
Но шло время, и у Германа стали появляться гражданственные песни. Запели с эстрады знаменитую «Звездочку», а вслед за нею появилась и песня об авиации «Все выше», объявленная в 1933 году приказом Реввоенсовета СССР «авиационным маршем военно-воздушных сил РККА», Не каждый поэт удостаивался такой чести!
Авиамарш вот уже десятилетия поют в нашей армии. Этот марш распевали бойцы революционной Испании в тридцать шестом…
Вот тебе и «Чайная роза»!
Вернусь, однако, к вечеру, о котором начал рассказывать.
Собравшиеся потребовали, чтобы я рассказал о Москве — я был последним, кто побывал в столице.
Рассказать о Москве — для меня значило, конечно, рассказать о «Лесе».
Я попытался это сделать, но пересказать постановку Мейерхольда… И как рассказать об этом удивительном вальсе, который я до сего времени все слышал и слышал!..
— А ты спой, попробуй спеть, — сказал Герман.
Я только рассмеялся.
— Ну, тогда попробуй подобрать, хоть одним пальцем…
Я подошел к инструменту и стал одним пальцем искать нужные ноты… Боже мой, какая ужасная беспомощность! Наверно, так чувствует себя немой, которому необходимо сказать что-то крайне важное.
Я слышал этот вальс во всем его очаровании, но пальцы беспомощно фальшивили, тыкались не в те клавиши.
…Среди гостей был известий аккомпаниатор Дмитрий Колесаев.
С какой жалостью смотрел он на меня.
И тут пришло мое спасение — открылась дверь, и вошла Ася.
— Вот кто напоет вам это…
Но что сталось с Асей?
Молча прошла она в угол, села на диван и… закурила папиросу. Это была она и не она.
Потухли глаза, запали виски, дрожат руки, зажигающие спичку.
Кажется, даже волосы потускнели.
— Асенька, дорогая, — обратился к ней Герман, — выручайте. Этот бездарный осел не может нам ни напеть, ни подобрать вальс из «Леса»…
Ася слышала, что к ней обращаются, но, видимо, не понимала ни слова.
Она смотрела на Павла, морщила брови, стараясь вникнуть в смысл его речи.