— Ура-а-а!.. — закричали, вскакивая, рабочие. Некоторые из них поднимали кверху винтовки и потрясала ими.
Люди улыбались, обнимались, поздравляя друг друга.
— Тихо, тихо, товарищи, — старалась перекричать их Таисия Павловна, — не радуйтесь так сильно. Не думайте, что нам все с неба свалится… Сами будем фабрику поднимать. Своим горбом, своими руками. Завтра наметим план, распределим обязанности. Управление выберем из своей среды, и за дело… Пошлем за суровьем на Ярцевскую и на Яхромскую фабрики. Вот так… В общем, поздравляю вас с таким праздником, а пока — текущие дела. Первое слово имеет Надежда. Давай, Надя, докладывайся.
Отложив секретарское перо, откинув за спину светлую косу, встала Надежда Филимонова. Встала и молчит.
— Говори, Надежда, не стесняйся, — подбадривала ее Таисия, — приучайся, скоро будем тебе доклады поручать.
— А я и не думаю стесняться, Таисия Павловна, просто собираюсь с мыслями. У меня, конечно, сообщение будет не такое хорошее. Товарищи! Комиссия, по поручению ячейки, провела обследование условий, в которых живут дети наших рабочих. Мы установили, что среди них возросла смертность, дети живут в холоде, голодают. Комиссия считает такое положение нетерпимым…
— Что предлагаете? — спросила с места пожилая работница.
— Ясли организовать и детский садик.
— А помещение?
— Реквизируем особняки Прохорова и другие.
Наступила некоторая пауза.
— Что ж, — сказала пожилая работница, — это справедливо. Попользовались, и будет. А вот кормить, кормить-то чем?
Тут поднялась Таисия.
— Комиссия верно рассудила. Важнее этого, пожалуй, ничего и нет. Надо спасать детишек. Продукты дадут. Не дадут, из горла вырвем. Так как? Поручим Надежде организацию яслей и детского сада? Нет возражений? Надежда, ни о чем и думать не смей, никуда не пустим. Выполнишь поручение — тогда посмотрим. Подбирай себе помощников и действуй. Следующий вопрос…
Но в это время открылась дверь, и из клубов морозного пара возник человек. Видавшая многие виды шинель свободно висела на худом теле, в левой руке человек держал тощий вещевой мешок. На месте правой руки пустой рукав, заправленный в карман шинели. Черное от ветров, солнца и мороза лицо. На щеке шрам.
Видно было, что человек держится на ногах из последних сил.
— Здоровы, братцы, — сказал человек.
Все повернулись и молча смотрели на него.
— Не узнаете? — усмехнувшись, сказал солдат, и оттого, что одна щека была стянута шрамом, улыбка получилась кривой.
И все еще молчали люди, пока председательница, забыв о своей партийности, не воскликнула вдруг:
— Свят, свят, свят… Ты ли это, Вася?
И тогда стало очень шумно. Все вставали и подходили к Василию, и каждый хотел сказать ему слово.
— Эк, тебя как, Королев, — говорил один.
— Да… Отец-то не дождался, не дожил, — сказал другой.
— А фабрика уже год как стоит…
— Ни топлива, ни сырья…
— Где ж тебя так?..
А Таисия Павловна спросила:
— Надолго, Королев?
— Насовсем, Таисия Павловна. Как видно, отвоевался.
— Ну, и хорошо. Ну, и хорошо. Нам фабрику восстанавливать, а людей совсем не стало. Кто в деревню от голодухи, кто на фронт. Сегодня опять добровольцев провожаем… Вот у нас какие дела.
Самой последней подошла Надя.
— Ну, здравствуй, Королев!
— Здравствуй, Филимонова.
— Вот тебе сразу и задание, — сказала Таисия, — станешь на ноги, отойдешь немного и поступай пока в распоряжение Надежды. Возьмете решение в райсовете и занимайте особняки. Потом тебе работа поважней будет… А пока — покажи ему, Надя, фабрику. Пусть посмотрит…
Надежда вышла на заснеженный двор. Заложив руки за спину, она пошла к фабрике. Василий шагал рядом.
— А я ведь тебе, Надежда, письмо привез. От матери.
— Ну да? Где ты ее видел?
— В лазарете встретиться пришлось.
Надежда остановилась.
— Что с мамой?
— Ничего. Была раненная, да выписалась раньше меня.
— Не сильно? Ранена не сильно?
— Нет. Рана пустячная, плечо задело. Ну, и контузия была… Теперь здорова. Вот письмо-то… И еще возьми — в платочке тут сахару немного…
Они вошли в цех. Надежда развернула письмо и на ходу стала читать.
Ветер и снег, ветер и снег врывались в окна. У станков намело сугробы. Василий печально оглядывал мертвый цех.
Надежда читала и слышала — будто издалека — голос матери.