— Ну, положим, — сказал Василий, — некоторое участие в создании ваших фабрик и домов принимали и рабочие…
— Не думайте, не надейтесь, что это пойдет вам впрок… — дрожа, говорил Прохоров.
— Странно, — сказала Надежда Василию, — нам говорили, что хозяин Трехгорки человек умный, просвещенный.
— Был, был, был… был когда-то, — повернувшись к Надежде и ощетинясь, говорил хозяин, — был… Это вы меня таким сделали.
Василий между тем взял браунинг со стола:
— Игрушку придется изъять. Мы ее в опись включим…
Зло сверкнул взглядом Прохоров в сторону Василия.
И вот — ночь. Опустевший дом. Щелкая зажигалкой, Василий запирал изнутри массивную входную дверь.
В доме стало холодно. Окна покрылись льдом, сквозь который пробивался лунный свет.
Василий шел по дому, в котором остались только опустошенный сейф с раскрытой дверкой, рояль в гостиной да большое стенное зеркало.
Он трогал холодные радиаторы парового отопления.
Надежда, стоя в гостиной у рояля, прикасалась пальцами то к одной клавише, то к другой. Кажется, ей даже удавалось подобрать нечто похожее на первые такты какого-то вальса.
Силуэт Надежды был четко вырезан на фоне большого зеркального окна.
— Может быть, пойдешь домой, Надежда?.. Я бы тут один посторожил… замерзнешь…
На светлом фоне окна было видно, как Надя покачала головой и маятником качнулась ее тяжелая коса.
Василий зажег свечу, воткнул ее в пустую бутылку и поставил на подоконник.
При ее мигающем свете Надя рассматривала свое изображение в зеркале.
— Ты мои драгоценности видел? — спросила она, достав из кармана и показывая на ладошке две большие, «цыганские» серьги.
— Знаю я их, материнские… — ответил Василий, — ты в них еще девчонкой другой раз бегала.
Надежда вдела серьги в уши и, помотав головой так, чтобы они раскачивались, стала сама себе строить перед зеркалом рожицы.
— Не надо, — сказал Василий, — они вправду очень идут тебе… И как тебе хорошо в этой кожанке…
Он осторожно положил руку на плечо Надежды, но тут же отлетел в сторону.
— Что ты, что ты, ошалела… Я же так… по-хорошему…
— И я по-хорошему. — Надя сняла серьги. — Лучше бы ты в деревню подался, Королев. Мужики на фронте. Ты бы там первым женихом был… А если по-хорошему — пойми, Королев, женщину унижают все эти глупости…
— Надежда… клянусь тебе…
— Ты ведь не хочешь меня унижать?
— Ни за что на свете.
— Ну так вот, запомни. Мы с тобой товарищи, и все. Ясно? А теперь давай как-то устраиваться. Собачий холод в этом дворце…
Луна ярко освещала холодный белый дом на горе. Ветер свистел и раскачивал оголенные деревья в саду. Ветер гнал снег вдоль дорожек. Он выл в холодных печных трубах.
На полу в гостиной, укрывшись шинелью и кожанкой поверх нее, «валетом» лежали Надежда и Василий. Лунный свет образовал на паркете большие голубые прямоугольники.
Надежде было холодно, она хмурилась, стараясь сдержать озноб. Василий лежал, заложив руки под голову, широко открыв глаза.
— Ты не спишь, Надежда?
— Не сплю.
— Куда ты днем сегодня исчезала?
— На занятиях была. На курсы медсестер записалась. Краткосрочные.
— Но ведь тебя не отпустят с фабрики все равно.
— Чепуха. Вот только это задание выполню и в тот же день на фронт. Неужели ты меня так плохо знаешь, Королев?
— Эх, война, война, проклятая…
Наступила пауза.
— Королев, ты не спишь?
— Да нет, где там…
— А как ты думаешь, Королев, как все это будет… тогда, после войны… Неужели когда-нибудь все люди, все до одного будут довольными, счастливыми?.. Может это быть, по-твоему?
— Да, — твердо сказал Василий, — я верю, что так будет и очень в скором времени, совсем скоро.
— И все люди будут равны, все будут честными, — уже не спрашивая, а утверждая, говорила Надежда, — никто не будет командовать другим, никто не будет говорить неправду, не будет заискивать, лицемерить… Ведь это все от того только, что жизнь уродует людей… Совсем другая будет жизнь, и ради этого умереть не жалко… Королев, а чего бы ты больше всего хотел в жизни?
— Очень многого и для себя и для тебя…
— Королев, ты опять за свое…
— Нет, ты не поняла. Я говорю просто так, по-товарищески. Больше всего в жизни я хочу иметь волшебную палочку. Я бы тогда все смог: прекратить войну, накормить голодных…