— Ужас, Королев, какой же ты марксист? Это же сплошной идеализм, что ты мелешь?
— А знаешь, Надежда, что я видел в жизни самое, самое красивое?
— Опять какую-нибудь глупость сморозишь?
— Твои волосы…
— Королев! Я тебя предупреждаю последний раз…
И тут раздался оглушительный звон разбитого стекла.
Василий и Надя вскочили на ноги, стояли, прислушиваясь. Из соседнего помещения доносился шум.
Вытащив левой рукой из кармана прохоровский браунинг, Василий сунул его Надежде, достал наган из кобуры, стараясь ступать бесшумно, двинулся к белой, двустворчатой двери, которая вела из гостиной в соседнюю комнату.
Василий остановился возле нее, приложил ухо. Послышались приглушенные голоса, шаги. Ударом плеча Василий настежь распахнул дверь и закричал:
— Стой! Руки вверх!
В тот же миг какая-то фигура выпрыгнула в окно. Василий выстрелил, следом выстрелила Надя. Василий бросился к окну и чуть не упал, наткнувшись на другую, скорченную фигуру, — кто-то спрятался, пригнувшись у подоконника. Схваченная и вытащенная к лунному свету, эта вторая фигура оказалась грязным, оборванным беспризорником.
— Кто такой?..
— Пусти… клифт порвешь… ой… дяденька, задушишь.
— Говори, зачем лез? Кто такой?
— Бло… Блоха… звать Блоха… отпустите, дядечка, я все скажу…
Но как только Василий отпустил его, Блоха отскочил в темный угол комнаты и закричал оттуда:
— Хрен скажу!.. Ребенка душить… Плеваю на тебе…
— Надежда, заходи с той стороны…
Когда Василий и Надя приблизились к нему, Блоха пригнулся к полу и тенью проскочил у них под руками.
— Окно… не давай ему выскочить в окно.
В темной комнате шла погоня за мальчишкой. Иногда кто-нибудь на миг появлялся в полосе лунного света и снова исчезал в темноте.
— Падла! — выкрикивал Блоха. — Плевал на вас! Тьфу, тьфу, тьфу… У меня слюна заразная! Тьфу, тьфу…
— Ой, — вскрикнула Надежда, — ты кусаться…
Вдруг Блоха оказался снова схваченным железной рукой Василия. И тотчас же без всяких переходов из уст мальчишки послышались жалобные стоны и мольбы:
— Дядечка, хорошенький, миленький… Ой, плохо мне, ой, упаду, я же припадочный, тетечка, заступитесь за меня, нехай меня отпустит… А!.. — вдруг дико завопил он. — А!.. Больно!..
— Последний раз — зачем лез?
— Нанялся я, дядечка, дорогой, нанялся… ведра подавать…
— Какие ведра? Говори!
— Честное босяцкое, я только подавать нанялся… дядечка, я поджигать не нанимался… только ведра… ой!.. с кирасином ведра…
— Ты что, гад, дом поджигал?
— Не я, честное босяцкое… три лимона… только ведра.
— Кто нанимал?
— Ой, товарищи, отпустите вы меня… Я круглая сирота…
— Будешь говорить?
— Буду, буду. Дворник он, дядечка, с самого этого дома…
— И это он в окно сиганул?
— Ага.
— А керосин где?
— Под окном, дядечка, хороший… Два ведра под окном.
— Ну, лезь туда, подай мне ведра и имей в виду: в случае чего — застрелю как собаку. Подашь и ползи обратно.
Блоха вылез сквозь разбитое окно. Василий, перегнувшись, следил за ним.
Показалось ведро, до краев наполненное маслянистой жидкостью. Василий принял его.
— Давай другое…
Теперь все трое сидели на кухне и пили кипяток. Весело потрескивал самодельный фитиль в самодельной лампе.
— Перестань чесаться… — говорила Надежда Блохе, — до чего же ты зарос грязью… согрелся?
— Ага. Хотите, тетенька Надежда, я вам нашу спою…
И, не дожидаясь ответа, Блоха вскочил с места, выхватил из кармана своего «клифта» две деревянные ложки, заколотил в них, выбивая мудреный ритм, прошелся какими-то странными прыжками по кухне и вдруг завопил дурным голосом:
И снова пробежка по кругу с приседаниями под удары ложек, и снова «пение»:
Трах, трах, трах — ложками, и поклон в сторону «публики».
— Ты где же выступаешь? — спросил Василий. — На барахолке, что ли?
— Не. Я по вагонам. Ездишь, понимаете, воля.
— Может быть, ты уже наездился? — сказала Надежда. — Иди жить ко мне. Дом у нас маленький есть. Пустой. Тебя вымыть хорошенько да на фабрику устроить…
— Ой, за что это меня на фабрику? Смотрите, дядечка, смотрите!