Блоха вращал колесико в углублении стены, и там появилась сверху площадка кухонного лифта, которая, видимо, осталась между кухней и столовой.
На площадке стоял большой поднос, на нем… блюдо, а на блюде, окруженная гарниром, целая, нетронутая, жареная курица…
Во дворе бывшего особняка и в самом доме было великое оживление. Одни женщины разгружали с подвод маленькие кроватки и столики, другие мыли полы в помещениях, готовых к приему детей, поварихи в белых халатах (где только удалось их достать) приводили в порядок кухню.
Светило зимнее солнышко, и оттого все в доме казалось радостным.
Надя надевала старую свою кофту.
— Опять насчет дров, Надежда? — обернулась к ней мужеподобная женщина, распоряжавшаяся разгрузкой.
— Да, Глафира Ивановна, без дров не вернусь.
Глафира взяла в руку Надину косу.
— Тяжело небось эдакую красоту носить? Но до чего ж хороша.
— Я ее, Глафира Ивановна, и не чувствую, — улыбнулась Надя, накрылась платком и пошла к выходу.
Но, не дойдя до двери, вдруг остановилась, схватившись рукой за стену.
— Ты что, Надя?
Надежда молчала, стояла, прислонясь к стене, закрыв глаза.
Глафира подошла к ней.
— Водички дать?.. Что с тобой?..
Надежда медленно открыла глаза.
— Ничего… Голова как-то странно… Смешно, чуть не упала… Ничего, прошло.
И она вышла из дома.
Навстречу по дорожке шел Василий с вещевым мешком в руке.
— Где пропадаешь, Королев?
— В деревню посылают… возвращать рабочих, звать на фабрику… Вот попрощаться к тебе пришел… А где кожанка? Что случилось? Неужели… неужели Блоха?
Надежда кивнула головой.
— И сам исчез.
— Вот так перевоспитала… кажется, столько возилась с ним…
— Самое тяжелое было отмыть да отстирать его… — улыбнулась Надежда.
Они вышли за ворота, остановились.
— Что-то голова у меня сегодня прямо раскалывается… — сказала Надежда. — Ну, что ж, Королев, поезжай. Дело нужное. Без мастеров фабрику не пустим…
Она подала Василию руку.
— Вернешься — заходи, Королев.
И Надежда пошла вдоль улицы, а Василий смотрел ей долго вслед, и был миг, когда он тревожно нахмурился, ибо ему почудилось, что Надежда пошатнулась.
— Сегодня приема нет, — сказала секретарша, не отрываясь от книги, лежавшей в полураскрытом ящике стола, — начальник не принимает… Позвольте, куда вы…
Секретарша вскочила со стула, пытаясь преградить дорогу к двери, на которой было написано: «Нач. управления».
Оттолкнув секретаршу, Надежда распахнула дверь, вошла и захлопнула ее за собой.
— Это что такое? Что вы делаете? — удивленно спросил начальник, видя, как Надежда повернула в дверном замке ключ, вынула его и сунула в карман своей кофты.
Снаружи барабанила в дверь секретарша и визжала: «Я не пускала ее! Михаил Михайлович, я ее не пускала!»
До появления Надежды начальник читал газету. Она и сейчас еще была у него в руках.
На начальнике был новый френч, галифе и мягкие сапоги.
Бритоголовый, что называется, «размордевший» человек был этот начальник. Очки казались чем-то чужеродным на его широкоскулом, грубом лице.
— Почему врываетесь? Что вам угодно? — сказал он, обращаясь к Надежде.
— Мне угодно, чтобы ты подписал ордер на дрова… Мне угодно… довольно меня мурыжить… две недели хожу…
— Извините, на каком основании вы мне тыкаете? Мы, кажется, вместе свиней не пасли.
В глазах Надежды мелькали искорки безумия. Она приближалась к столу начальника.
— …у меня дети… — говорила она, — без ордера не уйду… не уйду…
— Попрошу вас прежде всего оставить мой кабинет…
— «Мой», «мой», — бормотала Надежда, — я тебе покажу «мой»… окопались… враги… бюрократы проклятые…
Начальник пытался снять телефонную трубку, нажимал на разные звонки.
— Я вам принципиально ничего не дам, понимаете — принципиально… Стойте, стойте… Ты что, с ума сошла!
С криком «Засели, сволочи!» Надежда схватила со стола чернильницу и запустила ее в начальника.
Ее глаза блуждали, на губах выступила пена.
Она пошла прямо на застывшего в кресле, облитого чернилами начальника.
— Я тебе сейчас глаза выцарапаю… — шипела она.
И начальник машинальным движением снял с носа очки, но в следующее мгновение он вскочил с кресла, побежал от Надежды крича:
— Спасите! Сумасшедшая!
Надежда гналась за ним.
Они бежали по кабинету, опрокидывая мебель, срывая портьеры с окон. Надежда кричала: «Убью… засели… мерзавцы… дети… холодные»…