Начальник выказывал незаурядную прыть, увертываясь, прячась за стульями, подпрыгивая.
Он уже кричал не слова, а просто вопил одно только «а-а-а»… И вдруг Надежда остановилась. Остановилась и рухнула на пол.
В то же мгновение распахнулась под натиском сотрудников дверь. Они ворвались и стали, видя лежащее на полу тело.
Тяжелая, прекрасная коса разметалась на полу, как бы продолжая движение, как бы еще летя за Надеждой.
Иногда сухие цифры бывают трагичнее всяких слов. Сотни и сотни тысяч погибали от тифа. Ослабленный голодом, холодом, человеческий организм не мог сопротивляться… Страшные, черные цифры…
Больничные бараки, палаты, палаты… Вот кому-то закрыли лицо простыней, вот санитары с завязанными лицами — только глаза видны — несли трупы, складывали трупы на телеги. Вот упал врач в коридоре больницы, и его понесли в палату. Спала за столиком, положив голову на руки, измученная медицинская сестра; кричал в бреду и рвался из рук санитаров худой, как сама смерть, больной… Детские гробы стояли в ряд на снегу.
Забиты были трупами морги.
Братские могилы, бесконечные братские могилы засыпали мерзлой землей, над ними ставили беспомощные фанерные дощечки, выгружали трупы из вагонов, несли на носилках… Билась в истерике женщина над мертвецом. Стояли недвижимо осиротевшие дети.
Больничный коридор был так забит тифозными, что персоналу приходилось продвигаться между койками и топчанами зигзагом, переступать через людей, лежащих на тюфяках, брошенных прямо на пол.
В палатах было не лучше. Койки стояли впритык одна к другой. В проходах, у простенков — всюду лежали больные на полу, на худых соломенных тюфячках.
Окна были затянуты наледями. С одной из коек уносили умершую женщину. На соседней лежала Надежда.
Нужно было внимательно присмотреться, чтобы узнать ее. Наголо обрита голова, закрыты глубоко ввалившиеся глаза. Лихорадочный румянец на заострившихся скулах.
Надежда не видела ни как унесли ее соседку, ни как положили другую женщину на ее место.
— Довольно я навалялась по вашим коридорам — ворчливо говорила эта новая женщина санитарам. — Вам только дай человека уморить… хлебом не корми…
И, когда шатающиеся от усталости, с воспаленными бессонницей глазами санитары отошли, женщина стала бойко шарить взглядом по палате.
— Ох, и стянуло тебя, мать, — говорила она, обращаясь к старой женщине, что лежала у окна. — Я хоть тебя прежде не знала, а вижу — стянуло, одни кости остались… Да на ихнем питании разве поправишься?.. Нет, не жилец ты, мать, не жилец…
Надежда все так же лежала, закрыв глаза, мучительно сжав брови, перекатывая голову из стороны в сторону. По временам с ее губ срывался стон.
Вдруг она заговорила, да так ясно, ясно, как бы и не в бреду:
— …крысы… съедят нас, товарищи, смотрите, сколько…
Врач, обходя больных, остановился, покачал головой.
— Бредить… — покачала головой новая соседка Надежды, — нехорошо бредить… не жилец она… нет, не жилец…
А Надежда поджимала ноги, дрожа, натягивала одеяло к подбородку.
— …товарищ Ленин… смотрите, крысы, страшные… всюду, всюду… съедят нас.
Таисия Павловна, со сверточком в руке, стояла перед начальником госпиталя.
— Нет, — отвечал он ей, — мы никого не пускаем. Никаких исключений.
— Хоть скажите, как она — поправится?
Смертельно усталый начальник потер рукой лоб, посмотрел каким-то тусклым взглядом в сторону, забыв о собеседнице.
— Доктор, дорогой, надежда хоть есть у вас?.. — еще раз спросила Таисия.
Начальник взглянул на нее, вспомнил, о чем речь.
— Что я могу вам ответить? Что я могу знать?… Посылочку вашу положим ей, но прямо говорю — зря, зря… без сознания ведь…
За спиной врача пронесли носилки с покойником.
— Простите, мадам, я, кажется, немного устал… черт вас побери, — сказал врач.
Он пошатнулся, и Таисия Павловна едва успела подхватить его, усадить на скамейку.
Он сидел, откинувшись к стене, с закрытыми глазами.
— Товарищи! Скорее на помощь, скорее… — звала Таисия Павловна молодого врача, проходившего невдалеке.
Врач поспешно подошел, посмотрел на начальника госпиталя и сказал:
— Заснул… Десять суток на ногах, не прилег ни на минуту, пусть спит…
Медицинская сестра прошла по палате и остановилась у койки, на которой металась в бреду Надежда. Сестра покачала головой и, приподняв подушку, положила под нее сверточек — тот самый, что был в руках у Таисии Павловны.