— Сестрица, сестрица, плохо мне, — стонал кто-то в другом конце палаты.
— Водички испить… — звал другой голос.
Как только она отошла, соседка Надежды, посмотрев сестре вслед, осторожно протянула руку, оглянулась по сторонам и вытащила сверточек из-под Надеждиной подушки.
Затем она накрылась с головой своим суровым одеялом, после чего одеяло ходуном заходило, видимо оттого, что женщина разворачивала сверток и поспешно поедала его содержимое.
Неожиданно Надежда заговорила, и соседка замерла под своим одеялом. Но это был снова бред, и под одеялом возобновилась возня.
— …с детства еще люблю… самый мой близкий… дорогой… — шептала Надежда. — Не знала раньше, что можно просто взмахнуть крыльями и лететь…
А на соседней койке под одеялом все возилась и возилась соседка Надежды.
Прошло две недели с того дня, как заболела Надежда.
Светило зимнее солнышко. К воротам Трехгорки, грохоча, подкатил и остановился старый, едва живой грузовик, который был когда-то добротным «паккардом». Сейчас это было движущееся нечто, сцепленное из самых различных частей.
Вместе с Василием из кузова, опираясь ногой о лысую покрышку, вылезали вернувшиеся из деревни с семьями рабочие. Пока шла разгрузка, Василий пробежал через проходную и, крикнув на ходу дежурному: «Леоныч, принимай людей», оказался во дворе фабрики…
Двора не узнать — сотни людей заняты были различными делами, перевозили грузы, очищали двор от снега и мусора, стеклили рамы цеховых зданий, ссыпали уголь в ямы котельной…
Кажется, все пришло здесь в движение.
Василий остановился, любуясь этим зрелищем, освещенным ярким солнцем, сдвинул от удовольствия папаху на затылок.
— Ну как, Королев, успешно съездил? — спросила его, подойдя, Таисия Павловна.
Вместо ответа Василий, улыбаясь, показал большой палец.
— Вот и хорошо. А мы договорились в райкоме — выдвигаем тебя, будешь большим человеком. Смотри, брат, не заважничай… А что это у тебя за мешок? Не поросенок, часом?
— Это… — несколько смутившись, отвечал Василий, — валенки для Нади… для Надежды Филимоновой.
— Беда ведь у нас, Королев… Надя-то… в тифу лежит… совсем плохая…
Василий, уронив мешок, схватил ее за руку:
— Где? Где?
— Да в больнице во Второй лежит.
Василий резко повернулся, побежал к проходной.
Огорченно покачав головой, Таисия Павловна подняла мешок, пошла к конторе.
А Василий бежал вверх по крутой пресненской улице, заставляя себя останавливаться, и, передохнув, бежал дальше.
Редкие прохожие спешили по своим делам. Иногда проезжали крестьянские розвальни, влекомые тощей лошаденкой. Из тулупа едва выглядывал кончик носа возницы.
У ворот какого-то завода замерзшие музыканты нестройно играли марш. Уходили на фронт отряды добровольцев.
— Нет, нет, вы шутите, молодой человек, — говорил Василию все тот же начальник госпиталя, — у нас строжайший карантин.
— Но, товарищ начальник…
— Не может быть и речи. Тут уже приходили к ней с фабрики, но мы даже официальных представителей не впустили.
Василий загородил собою дверь, куда собирался выйти начальник.
— Доктор… неужели вы не понимаете?.. Я прошу вас… ну, просто по-человечески.
— Милый мой молодой человек, — отвечал начальник, положив руку на плечо Василию, — я понимаю вас, поверьте, но и вы поймите меня… Я уже стар, и мне хочется всем делать добро… Но на это я просто не имею права… И я на буду от вас скрывать — Филимонова в крайне, крайне тяжелом состоянии… Перенесет ли кризис?.. Будьте готовы к худшему…
Василий молча повернулся и вышел.
Он постоял перед больницей, глядя на окна второго этажа, потом направился в воротам. Остановился на полпути и пошел обратно.
Обогнув здание, Василий обнаружил со стороны двора входную дверь с надписью «Завхоз» и открыл ее.
Среди гор белья сидела за столом седенькая старушечка в белом халате.
— Товарищ завхоз, вам не нужны санитары?
— Санитары?.. — переспросила она. — Как так не нужны?.. Да мы, голубчик, просто погибаем, так нам людей не хватает.
— Вот возьмите меня, пожалуйста, я хочу к вам… санитаром.
— С радостью, голубчик мой, но как ты, извини меня, с одной рукой управишься? Ведь у нас работа тяжелая… и грязная работа. Судна таскать, больных носить, полы мыть… и ведь мы заразные…
— Я справлюсь, не беспокойтесь.
Ночью в мужской палате было еще беспокойнее, чем днем. Кто-то кричал в бреду, кто-то рвался бежать.