— В тифу лежит…
— Тиф у нее, у тети Нади…
— Тиф!.. Господи, господи, боже мой… Наденька…
И снова, в третий раз начальнику госпиталя пришлось отвечать.
— Не могу, — говорил он Вере Степановне, — даже несмотря на то, что вы сегодня возвращаетесь на фронт… Но, позвольте, я же вам не разрешил… — удивленно говорил он вслед Вере Степановне, в то время как она, не обращая на него больше внимания, распахивала дверь, входя в госпиталь.
Врач безнадежно махнул рукой и поплелся следом за ней.
Первым же, кого увидела Вера Степановна в коридоре больницы, был Василий.
— Королев?.. Ты тут?.. Почему?..
— Пойдемте, Вера Степановна, проведу вас… — сказал Василий, но, увидев подошедшего начальника, вдруг нагнулся, как бы ища что-то под ближайшей койкой.
Врач уловил этот маневр, приблизился к Вере Степановне и стал ждать.
Пришлось Василию подняться.
— Так, так, — произнес врач, — оказывается, вы, молодой человек, все-таки проникли в госпиталь…
— Он у нас самый старательный санитар, Николай Михайлович, — сказала медсестра, собиравшая у больных термометры.
— Гм… гм… санитар… Ну, что ж делать… пройдемте к больной.
И все трое — врач, за ним Вера Степановна, потом Королев — стали подниматься по лестнице на второй этаж.
Надежде, видимо, было трудно дышать — она жадно, коротким вздохом хватала воздух. Щеки ярко горели. Взгляд блуждал из стороны в сторону.
— Кризис приближается, — сказал врач, — посмотрим, посмотрим…
— Доктор, — стонала женщина у окна, — помогите, доктор…
И врач отошел к ней.
— Не жилица она, — раздался за спиной у Веры Степановны голос, — нет, не жилица…
Вера Степановна, окаменев, стояла над постелью Надежды.
Она — Вера Степановна — странно выглядела здесь в своем военном виде, с портупеями и наганом.
— Товарищ комиссар, — обращалась к ней все та же Надина соседка, — не жилица эта девушка… Я столько видела, сразу узнаю — кто одюжает тиф, а кто не одюжает…
Василий повернулся и так посмотрел на женщину, что она вдруг умолкла и юркнула под одеяло.
Вера Степановна наклонилась, нежно провела рукой по Надиной головке, сказала тихо:
— Коса…
Погладила по щеке, сказала еще — «доченька моя», взяла тоненькую руку, поцеловала. Потом поднялась, не глядя на Василия, сказала:
— Беда какая, Вася… А мне уезжать. Через час состав… Беда какая…
Вера Степановна достала из кармана куртки нечто, плотно завернутое, развернула, показала Василию.
— Вот… сала кусочек.
— Положите под подушку, Вера Степановна. Поправляться станет, поест…
И Вера Степановна снова завернула сало в тряпочку и сунула дочери под подушку.
Поцеловала. Ушла.
И была ночь. Ночь кризиса. Луна ярко освещала палату. Бело-голубые полотнища лунного света рассекали ее на несколько частей.
Надежда металась и кричала. То это был просто крик ужаса, то с уст ее срывались слова:
— Спасите!.. Огонь!.. Все горит… Вот идут… скорее…
Воровато оглянувшись по сторонам, соседка протянула руку к Надиной подушке. И вдруг застыла в страхе — прямо перед ней за окном появилось чье-то лицо… Замерла соседка, так и замерла с протянутой рукой.
Но вот лицо исчезло. Почудилось, что ли?.. Подождав насколько и настороженно поглядывая на окно, соседка все же руку сунула под подушку, достала сверточек, оставленный матерью, и убрала к себе, накрывшись с головой одеялом.
Надежда пыталась подняться, но у нее не хватило сил. Василий вошел в палату, бросился к Надежде в то мгновение, когда она, скинув одеяло, все же вставала с койки.
Он с трудом уложил ее, укрыл.
Но Надежда все металась в жару, все звала на помощь и вдруг затихла и так ясно-ясно сказала:
— Как страшно. Остаешься перед смертью один… никого вокруг, ты и смерть… ты и смерть…
Было раннее утро. За окнами светило солнышко, падал снежок. Надежда открыла глаза. Открыла и смотрела прямо вверх, на потолок. Потом во взгляде мелькнуло что-то, какая-то мысль, недоумение… Чуть сдвинула брови. Старалась вспомнить, где она, что произошло с ней.
Медленно перевела взгляд ниже, увидела палату, койки, больных… потом увидела окно, снег за окном, солнце…
И вдруг во всю мощь медных труб, литавр и барабанов ударила музыка.
По улице шла воинская часть. Оркестр играл марш — один из тех, что в те великие годы вел за собой раздетую, голодную армию победителей. Но это был не просто марш. Это была победная, торжествующая, счастливая музыка жизни, жизни!