Слабая улыбка появилась в глазах Надежды. Она подняла похудевшую руку, поглядела на нее и снова улыбнулась.
Гремела, гремела музыка.
Вдали, в глубине палаты, оставаясь незаметным для Надежды, стоял Королев и издали смотрел на нее…
А по улице проходил полк. Женщины провожали мужей, сыновей и отцов. Рядом с красноармейцами торопливо шли они, говоря последние слова напутствия и прощания.
И дети бежали рядом, с трудом поспевая за шагом отцов и братьев. Лица уходящих на фронт были суровыми и отрешенными, люди чувствовали себя уже там, далеко отсюда…
По водосточной трубе спускался с крыши ко второму этажу беспризорник Гнедой.
Он осторожно ступил на карниз и, держась за стену, за каждый малейший выступ, пошел по карнизу, добираясь до третьего окна от угла.
Внизу во дворе стояли пятеро беспризорников и переживали все перипетии опасного путешествия Гнедого.
Добравшись до нужного окна, Гнедой прижался к стеклу и, расплюснув нос, заглянул в палату.
Видимо, его появление было уже не первым и стало привычным. Надежда улыбнулась, помахала рукой. Голова Надежды была теперь повязана марлевой косынкой.
Гнедой ловко подтянулся к открытой форточке и забросил прямо на одеяло Надежде сверток.
— Спасибо, Гнедой.
— Ни хрена. Ну, я пошел.
Гнедой осторожно стал эвакуироваться.
Надежда развернула сверток — в нем было целое богатство: краюха хлеба, кусок колбасы, две воблы.
У окна лежала девочка-подросток лет двенадцати — видимо, тоже выздоравливающая. Она неотрывно наблюдала за тем, как Надежда разворачивала сверток.
— Половина твоя, — сказала Надежда. И это тоже, видимо, было привычно. Девчонка вскочила, подбежала. Но Надежда сама не начинала есть и девчонке ничего не давала.
Подошли санитары и стали убирать покрытый простыней труп женщины с соседней койки, той самой, что добывала сверточки из-под чужих подушек.
Надежда и девочка смотрели вслед носилкам.
Звенела капель. Солнце ослепляюще отражалось в лужах, в окнах домов, в окнах бегущих трамваев.
Повязанная платочком, похудевшая Надежда выходила из больницы. В ушах ее висели «цыганские» серьги. Она их, видимо, стеснялась и оттого неловко улыбалась.
Василий ждал на улице. Он бросился к Надежде, обнял левой рукой, и Надежда прижалась к нему.
— Как же ты пришел… ведь сегодня фабрику пускают…
Оказывается, и такой текст может звучать как признание в любви, если так смотреть в глаза, как смотрела Надя, если с такой радостью улыбаться.
— Боже мой, какой же я была идиоткой!
— Не смей ругать мою любимую женщину, — строго говорил Королев.
— Нет, ты подумай, подумай только! Так бы и умерла, ничего тебе не сказав.
— А я сам знал.
— Что ты знал?
— Все знал.
— И все-таки, я хочу тебе сказать, Королев, я тебя люблю, слышишь? Я тебя люблю, Королев.
— И я люблю тебя. Ты это знаешь.
— Королев…
— Что?
— Ничего. Просто хочу говорить: Королев, Вася, Василий, Королев. Ты Королев, и я тебя люблю. Какое счастье, что ты есть на свете, Королев. Дура, дура, дура я. Дура, набитая дура. А ты Королев, и я тебя люблю. Ты, может быть, возражаешь?
— Нет, я не возражаю. Я согласен. Люби меня, я согласен.
— Ничего, что я серьги надела?
— Не «ничего», а прекрасно.
— Это я для тебя. Сейчас сниму, а то увидят — засмеют — комсомолка с серьгами… правда, исключат еще чего доброго…
Они пошли по улице, и все, что видели вокруг, было прекрасно.
Прекрасна была бойкая извозчичья лошадка, заехавшая, испугавшись автомобиля, на тротуар.
Прекрасны были деревенские ходоки, недоуменно оглядывающие городские дома и вывески.
Прекрасен был слон, настоящий слон, шлепающий по весенним лужам. И плакаты на боках слона, кричащие о новом цирковом представлении, тоже были прекрасны.
И собачонка, истинная Моська, лающая на слона, и мальчишки, пускающие извечный кораблик по синим лужам, отражающим небо, и старенькая бабуся, что сурово грозила забравшимся на дерево мальчишкам, и тележечник, въехавший с размаху в лужу и обдавший водой важную даму… Все было прекрасно в этот прекрасный день.
— Все равно, Королев, ты меня разлюбишь… Вот смотри…
Надя остановилась и, сдернув с головы платочек, улыбнулась. У нее были только чуть-чуть отросшие, коротенькие волосы, как у стриженного недавно мальчишки.
На взгляд автора, она была прекрасна.