И на взгляд Василия — тоже.
— Ты самая красивая на свете, — сказал он, — ты похожа на ангела, честное слово!
— Ты не марксист, Королев, а идеалист, что ты только мелешь! Какие ангелы! — смеялась она. — Ты не марксист!
Они подошли между тем к Прохоровскому особняку. За оградой и в самом доме теперь бегали, кричали, смеялись дети, и крик их разносился по всему саду, по всей улице.
Вдруг из дверей, как рой пчел из улья, вылетела стая детворы.
Звон их голосков, хохот, оклики нянечек, крики взлетевшей стаи птиц, напуганной этим буйным нашествием детворы, — все слилось в радостный весенний гомон.
— Твои… — сказал Василий.
— Наши, — ответила она, — особняк мы вместе реквизировали.
Мужеподобная женщина — Глафира Ивановна, заметив Надежду, бросилась к ней.
— Наденька! Родная! Слава тебе, господи! Воскресла! Воскресла наша Надечка! Пойдем, принимай дом, посмотришь, что сделали…
Но Надежда, расцеловавшись с ней, сказала:
— После, Глафира Ивановна, я сейчас на фабрику. Ведь пускают ее сегодня. Праздник какой…
И вот снова шли Надежда и Василий — веселые, счастливые, то и дело переглядывались.
Шли и вдруг, завернув за угол, остановились.
Перед ними была Трехгорка.
Надежда стояла и смотрела, как в ворота фабрики въезжали грузовики, как шла смена, входили в проходную рабочие…
Потом Надежда подняла голову и увидала, что из труб Трехгорки поднимается дым.
И тогда она заплакала.
Василий не тревожил ее.
Вытирая глаза кончиком платка, Надежда сказала:
— Посмотрела бы мама…
Они пошли дальше.
— Когда же кончится эта война проклятая, когда они нас оставят в покое…
Надежда стояла в цеху, среди других ткачих.
— Товарищи, — говорила Таисия Павловна, секретарь комячейки, — большой у нас сегодня праздник. Своими руками восстановили мы Трехгорку, и сейчас она начнет жить не как Прохоровская, а впервые как наша собственная, народная, советская Трехгорка. А ну, товарищи, включайте!
И заработали, загрохотали ткацкие станки.
По лицам женщин можно было понять, какое это для них событие, сколько страданий, сколько горя оставлено позади, какое счастье этот сегодняшний день.
Работницы обнимали друг друга. Кто плакал, кто смеялся.
А Надежда и Василий стояли рядышком счастливые, и не видели они, как в цех вошел молоденький красноармеец с узелком в руке и обратился к старой ткачихе, стоявшей у дверей.
— А кто тут будет у вас Филимонова Надежда? — спросил он.
Старая женщина показала ему туда, где стояла Надя, но, что-то заподозрив, спросила:
— Ты зачем это? Что за дело?
— Товарищ Филимонова — комиссар наш, а мать ихняя — в бою убита… Вот узелок велено отдать…
И он пошел по направлению к Надежде.
А она стояла счастливая, рядом с Василием, среди веселых женщин, радующихся празднику, не видя, как приближается к ней молоденький боец с узелком в руке.
Глава третья
ЛЮБОВЬ
Во дворе Трехгорки собирались ополченцы.
Надежда и Королев стояли несколько в стороне.
Прошедшие двадцать два года прорезали морщинки в уголках Надиных глаз, и волосы ее немного поседели. Но с такой же любовью смотрела она на своего Королева. С любовью и тревогой.
Она поправляла на нем телогрейку, заправила пустой рукав за пояс.
В левой руке Королев держал свой вещевой мешок.
Вдали кадровый офицер проверял списки уходящих с отрядом народного ополчения на фронт.
— Мне было хорошо с тобой… — тихо сказала Надежда.
— Почему «было»? Почему в прошлом времени? Главное ведь впереди, лучшая часть нашей жизни, Надя, еще впереди…
— Да, да, конечно. Но я хочу, чтобы ты знал, родной, я была счастлива.
— Мы были счастливы. И будем счастливы. И будем вспоминать войну как эпизод, как прошлое… вот только ужасно, что я не смог проститься с Любой. Ты объясни ей, скажи, что очень люблю ее, что скоро вернусь к вам…
Послышалась команда: «Становись!»
Надежда обняла Королева, поцеловала его, и он ушел, стал в строй.
— Шагом марш! — скомандовал офицер, и отряд двинулся в путь.
Две работницы, тоже проводившие мужей, стояли рядом с Надеждой.
— Как же так… — сказала одна из них, — ведь не брали Королева из-за руки.
— А он вот в ополчение политруком… А Люба где же? Надежда, где дочь-то?
— Не знаю, девочки, ничего не знаю… — Надежда отвернулась, вытирая слезы.
«Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!»