Возле проходной Трехгорки стояла вооруженная охрана.
Люба предъявила пропуск, прошла. Остановилась привычно на миг у мемориальной доски, пошла дальше.
Группа добровольцев занималась строевым учением. Рабочие-пожарники разматывали шланг.
— Здравствуй, Любушка, — сказала, проходя мимо Любы, пожилая работница. — К матери зайди — тревожится.
В углу в кабинете главного инженера ткацкой фабрики стояла аккуратно застеленная раскладушка. На стене висела сумка с противогазом.
— Мамы нет? — спросила Люба у девушки, вернее, девочки лет шестнадцати, которая дежурила у телефона.
— Надежда Матвеевна с военпредами в цеху… Столько дел с этим переходом на военные заказы, ужас… Любочка, а это у вас шарфик заграничный?
Люба сняла с шеи цветной платочек, положила на стол.
— А вот и нет. Самый нашинский платок. Нравится? Бери.
— Ну, что вы, Люба, я не затем…
— Ладно, ладно, Дают — бери, бьют — беги.
Надежда Матвеевна была все той же Надей и в то же время уже другой — появилось в ней что-то мужское, резкое. Она много курила, хмурила брови, задумавшись.
Увидев Любу, извинилась перед военными, подошла к дочери.
— Где же ты была? Ведь ушел отец… ушел наш Королев.
— Как ушел? Ведь его не брали из-за руки?
— В армию не брали. Он в ополчение. В ночь ушел, сегодня… Я уж не знала, где искать тебя…
Люба положила руку на плечо матери. Они смотрели друг другу в глаза.
— Надежда Матвеевна, — окликнул ее один из военных — высокий, седой человек с тремя шпалами в петлицах, — можно вас на минутку…
— Да, да, сейчас…
— Я, мама, в цех пойду. У нас ведь сегодня пересменка.
— Да, хорошо, конечно, конечно… Иду, товарищи…
Она пошла было к военным.
— Я, мама, между прочим, замуж вышла, — сказала Люба.
— Да, да, хорошо, хорошо, — машинально ответила Надежда Матвеевна, уходя, но вдруг остановилась.
— Что ты сказала? Замуж?
— Да, мама.
— За ушастика?
— За ушастика.
Надежда Матвеевна была ошеломлена.
— Но ведь вы дети… Он мальчик, ребенок…
— Ребенок, между прочим тоже сегодня ушел на фронт.
Надежда Матвеевна обняла Любу.
Не было на Трехгорке времени труднее, чем сентябрь и октябрь сорок первого. Народ ушел кто в армию, кто в ополчение, кто на оборонительные рубежи. А надо было давать и давать — перевязочную марлю, и миткаль, и ткань для обмундирования, и перкаль. Программа огромная. Работать некому, люди вконец истощены, фашисты рядом — под Москвой…
В ткацком цехе вдоль стен прямо на полу спали сменившиеся работницы. Окна были плотно закрыты светомаскировочными шторами. Оглушительный грохот станков не мешал женщинам.
В цех вошел старик вахтер. Держа в руке бумажку — сложенный вдвое листок ученической тетради, он подошел к ближайшей работнице и, наклонясь к уху, что-то прокричал.
Женщина — у нее слипались воспаленные глаза — указала ему на спящих. Старик подошел к ним и, заглядывая в лица, стал кого-то искать. Он шел — рассматривал одну за другой этих женщин и девочек, совсем еще юных и совсем уже старых, спящих тяжелым сном после тяжелой работы.
В углу, накрывшись телогрейкой, лежала Люба. Губы ее были полуоткрыты, худенькая рука по-детски подложена под щеку. Старик остановился над нею, нахмурил густые брови — жаль будить девчонку, жаль… Однако тронул за плечо. Люба не просыпалась. Старик — как ему не хотелось этого — потряс Любины плечи сильнее.
Люба крепко, крепко спала.
Тогда старик наклонился и сказал Любе на ухо: «Раненых привезли в госпиталь. Шефов зовут». Люба открыла глаза, потерла их кулаками, взяла бумажку, прочла. Потом быстро поднялась и пошла будить своих товарок.
Бесконечно трудно было поднять их. Люба будила самых молодых, но и они были обессилены, вставали с великим трудом.
В слесарном цехе работали женщины и «фабзайчата». Командовал ими Зеленцов. Он сгорбился, стал совсем стареньким. Сейчас Зеленцов приспосабливал подставку под ноги новому слесарю — маленькому, лет тринадцати, мальчику. Это был Перепелкин — озорной парень, вихрастый, косой. Встав на подставку, он первым долгом начал отбивать чечетку.
Раздался смех.
— Срам какой, — сказал Зеленцов. — Ведь ты, Перепелкин, теперь рабочий человек… А, Люба, — увидел он входившую девушку. — Готово, можешь забирать.