Он подал ей стоявшие у шкафа две пары носилок.
— Сделали как могли… Видишь, с какими богатырями приходится работать…
Девчата перехватили у Любы носилки и все вместе вышли на лестницу.
— К подшефным? Эшелоны разгружать? — спросила старая женщина, которая поднималась им навстречу.
— Да, раненых привезли.
В темном дворе Люба увидела мать. Вместе с другими работницами Надежда Матвеевна переносила тюки суровья, снимая их с грузовой машины.
— Ну, что от отца? — спросила Люба.
Надежда Матвеевна покачала головой, подошла к Любе.
— А ты помнишь, какой сегодня день?
— Сегодня?.. А… наши именины… Смешно…
Вдруг загудели сирены, затем подключились гудки заводов.
И голос репродукторов: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!»
Люба повернулась к девчатам:
— Пробирайтесь, девочки, в госпиталь, а мне на дежурство…
— Ты там поосторожнее на крыше… — сказала Надежда Матвеевна.
— Ну, что ты, мать, ерунда…
Пожарные, торопясь, подсоединяли во дворе комбината гидропульт, разматывали шланги.
Люба поднялась по крутой лестнице на чердак — ее пост был на крыше ткацкой фабрики.
Двое рабочих — пожарники — раздавали брезентовые рукавицы, совки и лопаты.
Через слуховое окно Люба вышла на крышу. Ночь была звездной и безлунной. Город угадывался внизу. На фоне неба вырисовывались громады ближайших корпусов, дальше была только темнота.
Люба сидела, прижавшись спиной к трубе, поджав ноги, запахнув телогрейку. Было очень тихо. Звездное небо казалось совсем мирным.
Рядом с Любой на покатом склоне крыши лежала совковая лопата и брезентовые рукавицы. Невдалеке стоял ящик с песком.
Из-за конька крыши показалась физиономия девушки, которая дежурила на противоположном скате.
— Люб, а Люб, нет у тебя чего пожевать?
— Хлеба кусочек.
— Давай. Я все время знаешь какая голодная. Можешь представить, вчера ночью от голода проснулась и даже заревела.
Люба достала из кармана телогрейки завернутый в газету кусок хлеба, протянула.
— Держи, Нинка.
Нина быстро развернула, отломила, стала жевать.
— Люб, а Люб, — зашептала она, — никому не скажешь, про чего я тебе скажу… Страшно мне… боюсь я…
— Чего? — удивленно спросила Люба.
— Всего. Как даст «он» сюда… Крыши этой чертовой боюсь…
— Я от тебя умру, Нинка, крыша как крыша… Чего тебе бояться?
— Любовь, ты не слыхала — говорят по рабочей карточке будут к празднику чего-то давать? — сказала Нина и тихо завизжала: — Мамочка, сейчас съеду, съеду… съезжаю, съезжаю…
Люба, смеясь, протянула ей руку.
— Давай, пересаживайся ко мне.
Нина перебралась на ее сторону.
— Будем песни петь, хочешь? — сказала Люба. — Тихонько, тихонько…
И они тихо запели на два голоса:
— А это ведь не с начала, — сказала Нина.
— Не важно… Давай дальше…
— Нинка, ты врешь мотив безбожно… Тут надо так…
Нинка ахнула — вдали вдруг зажегся столб света. Прожектор уставился в небо. Затем вспыхнул другой, и в то же время послышался шум моторов.
— Ну, вот — явились не запылились, — сказала Нина. — Сейчас начнется кадриль… Как даст по нас…
Теперь уже множество прожекторов шарили по небу, и на их фоне видна была изломанная линия городских домов. Загремели зенитки. Один из прожекторных лучей нашел вражеский самолет. Тотчас же и второй прожектор осветил его, и теперь они вместе «вели» этот самолет, не давая ему скрыться. Все ближе к самолету вспыхивали взрывы. И вдруг он задымился, стал падать.
Прожектора не поспевали за падением, потеряли его невдалеке от земли. Раздался оглушительный взрыв, взлетело пламя.
— Ура-а-а! — восторженно закричала Нина.
Над городом повисли две осветительные ракеты. Бушевал заградительный огонь. Вдруг где-то совсем близко разорвалась бомба.
— Ой, мамочка, пропали! — завопила Нина. Переходы от восторга к отчаянию были у нее мгновенными.
Новый взрыв — еще сильнее и ближе. Девушки ухватились за трубу — казалось, взрывная волна сейчас снесет их с крыши.