Теперь окно было открыто. Сияло солнце, и тяжелая ветка цветущей сирени то и дело заглядывала в окно.
Маленькая письмоносица читала Любе новое письмо:
— «…Вот он уже виден, конец войны. Уже недолго ждать. Ты меня, наверно, не узнаешь — я стал сильным и, кажется, даже ловким. Наша армия нацелена прямо на Берлин. Мы считаем это большим счастьем. Конечно, все делают одно и то же дело, и нисколько не меньше заслуга тех, кто добивает врага где-нибудь в глухом уголке Прибалтики. Но — Берлин! Разбить фашистов, как пишут в газетах, в их логове — это потрясающе! Итак — на Берлин!»
В цеху Зеленцова по-прежнему работали женщины и подростки.
Старик Зеленцов сидел у верстака, низко наклонясь над тисочками.
Люба по-прежнему брала слева короткую медную трубочку, вставляла в нее другую, более тонкую, загибала ее конец и перекладывала деталь направо. И снова — трубочка потолще, в нее другая — потоньше, загнуть конец, положить направо. Пальцы давно привыкли к этой работе и очень быстро проделывали несложную операцию.
В застекленной кабинке начальника цеха раздался телефонный звонок. Зеленцов побежал к себе в кабинку.
— Але! Откуда? Проходная? Кому пропуск?.. Конечно, выписывайте. Чего? Вот же перестраховщики вы, друзья! Пожалуйста, можете писать на корешке, что под мою ответственность. Вот же люди… — вздыхал Яков Фомич, вешая трубку.
Возвратясь в цех, он хитро поглядывал в ту сторону, где работала Люба.
Когда хлопнула тяжелая дверь и кто-то вошел, все замолчали. Люба насторожилась, удивленная этой непривычной тишиной.
Она повернула голову в ту сторону, откуда звучали гулко отдающиеся в цеху шаги.
Алеша шел по проходу — офицер, капитан Козлов — возмужавший Алеша, но все такой же длинноногий и длиннорукий.
Он смотрел по сторонам, поворачивая голову на тонкой шее то влево, то вправо, и вдруг увидел Любу.
Он бросился вперед, но тут же споткнулся и упал.
Женщины, стоявшие рядом, кинулись поднимать его. Алеша встал, смущенный до крайности.
— Спасибо, — сказал, он, отряхивая коленки.
— Настало время женщинам мужчин поддерживать, — шутливо сказала одна из тех, кто помог ему подняться.
Алеша пошел дальше, высоко поднимая ноги, похожий на цаплю.
Встревоженно ожидала Люба, еще не поверив, еще не осознав…
Алеша подошел и молча обнял ее.
И вдруг Перепелкин — косой паренек, работавший рядом, — заорал «ура» и пошел крутить «колесо» на своей деревянной подставке. Он вертел «колесо» виртуозно, на одном месте, с бешеной скоростью. В воздухе так и мелькали, как спицы, его руки и ноги.
В доме Филимоновых на комоде стояла небольшая любительская фотография Василия Королева — такого, каким он был, когда уходил в ополчение: в кепке, в телогрейке, подпоясанный ремнем…
За накрытым столом сидели Надежда Матвеевна, Люба с Алексеем и трое ткачих — подруги Надежды Матвеевны.
Водка разлита по стаканам, открыта банка тушенки.
За раскрытым окном, все на той же круто спускающейся к Москве-реке улочке, гулял, радовался, шумно праздновал Победу народ. То баян слышался, то гитара, то все покрывал смех и радостные крики.
— Что же, женщины, — сказала старшая из ткачих, тетя Катя, — с Победой.
Чокнулись. Люба только поднесла стакан к губам и поставила его на место. Едва заметным движением Алексей отодвинул стакан от края стола.
— Эй, Филимоновы, — кричали с улицы, — чего дома засели! Гулять выходите!
Тетя Катя затянула было печальную вдовью песню, но оборвала ее и обратилась к Надежде:
— Послушайте, дорогие мои — ты, Надежда, хоть и стала большим человеком, но, поскольку не зазналась, мы тебя по-прежнему подружкой считаем — ты это знаешь. Так вот, слушай, ты и Люба — обе слушайте, что я скажу. Ваше горе великое — это все понимают. И Василия мы забыть не можем и Любочку все жалеем — вы это знаете, но вспомните, дорогие, от скольких русских семей даже тепла не осталось. Все-таки и вы живы и вот Алеша вернулся. Правда же… горе — ведь его какой меркой мерять… все-таки ты, Любочка, счастливая…
Люба сидела, прикусив губу, с трудом сдерживая слезы.
— Давайте мы выпьем за то, — говорила тетя Катя, — что наши трехгорские бабы все на свете способны перенести…
Она выпила водку.
Люба вскочила с места, и ее стул со стуком упал. Протянув вперед руки, она бросилась из комнаты.
Алеша выбежал вслед за ней на крыльцо. Обнял.
Люба, плача, уткнулась в его плечо.
— Оставь меня, оставь. Уходи от нас… — говорила она сквозь слезы.
— Я люблю тебя.