— Уходи, ушастик. Это счастье, что ты вернулся, но уходи!
— Куда? Куда я от тебя уйду? Я люблю тебя.
— Я, конечно, эгоистка, но не настолько, чтобы ради себя погубить твою жизнь.
— Ответишь мне правду? — спросил Алеша.
— О чем?
— О том, о чем я сейчас тебя спрошу.
— Конечно, отвечу.
— Правду?
— Правду.
— Поклянись.
— Клянусь, отвечу правду.
— Ты бросила бы меня, если б со мной такая беда?
Люба молчала.
— Ну, отвечай. Только честно.
Люба протянула руки, и Алексей обнял ее. Они молчали.
Затем, после паузы, Алеша сказал:
— Ну, вот и договорились. Куда же тебе от меня и куда мне от тебя.
— А знаешь, почему ты вернулся живым? — уже улыбаясь, спросила Люба. — Потому что я кошку обогнала.
— Какую кошку?
— Черную… Что это?
Люба почувствовала, что Алеша положил ей в раскрытую ладонь серьгу.
— Ты сберег ее… подумать только… моя тоже целая. Можно теперь покрасоваться…
Горько усмехаясь, она приложила серьгу к уху.
Раздался гром военного оркестра, Вверх по переулку бежали люди.
Их радостные крики смешивались со звоном труб.
Там, по верхней улице шли воины и их забрасывали цветами. Нарушая строй, обнимали солдат и, вдруг вытащив одного солдата из рядов, подбрасывали, вверх, «качали».
И Люба, Алексей, Надежда Матвеевна и их гости были здесь, среди ликующего народа. На лицо Алексея по временам набегало облачко, когда он смотрел на улыбающуюся, повеселевшую Любу.
Гремели трубы самого большого в мире оркестра — сводного оркестра на Красной площади.
Люба и Алеша, мокрые, поливаемые дождем, стояли на гранитных трибунах среди таких же мокрых и таких же счастливых людей.
На площади шел парад Победы. Проходили сводные полки всех фронтов, артиллерия, танки, пронеслась кавалерия. Развевались орденские ленты на древках знамен.
И Алеша — он был теперь ее глазами — говорил Любе на ухо обо всем, что происходило в великий день на Красной площади Москвы. Говоря, протягивал руку, указывая на что-нибудь, как если бы она могла это видеть.
Трепетно слушала Люба, и выражение его лица тотчас же появлялось на ее лице, переливалась улыбка от него к ней, когда он показывал что-то забавное, переходило от него к ней удивление, ожидание — и кажется, она действительно видела все, что происходило там, внизу перед ними, на Красной площади.
Внезапно смолкли трубы, наступила тишина.
Все, стоявшие на трибунах, тянулись вперед, чтобы лучше увидеть то главное, великое событие, что должно было сейчас произойти…
И Алеша потянулся вперед, а Люба, удивленная тишиной, недоуменно подняла к нему лицо. Шепнув ей что-то на ухо, он указал рукой влево, и тогда Люба вместе со всеми потянулась влево и стала смотреть туда, откуда шли, со стуком печатая в тишине шаг о брусчатку, бойцы.
Дождь продолжал хлестать, но теперь никто не замечал его.
Солдаты несли фашистские знамена.
Они несли эти знамена опущенными к земле.
Мелькали черные свастики, оскаленные черепа.
Поравнявшись с трибунами, солдаты с силой швыряли эти знамена, одно за другим на землю, к подножию Мавзолея. Аплодировали трибуны. И Люба, улыбаясь, не замечая, что плачет, аплодировала вместе со всеми.
И снова — наши дни.
К воротам Трехгорки стекалась со всех сторон рабочая смена. Шли женщины, множество женщин — хозяева Трехгорки. И среди них — Вера Филимонова, тоненькая, высокая, светловолосая. В ушах ее покачивались «цыганские» сережки — подарок матери.
К ней, к Вере, пробиралась сквозь толпу идущих на работу та самая застенчивая девчушка — начинающая журналистка, которая просила Филимоновых рассказать об их семье. Она догнала Веру, пошла рядом с ней и, сияя от счастья, раскрыла тонкий журнал.
Там была напечатана статья с жирным заголовком: «Три поколения Филимоновых».
Шли женщины Трехгорки, наши современницы, женщины 70-х годов.
За проходной Вера задержалась немного, отстала от других работниц и остановилась у стены, на которой установлена мемориальная доска в память расстрелянных в девятьсот пятом рабочих Трехгорки. Постояла.
И побежала догонять своих.
В РУССКОМ ПАРИЖЕ
Теперь, дорогой читатель, я прошу вас перенестись далеко на Запад — на русское православное кладбище под Парижем. Там, на этом кладбище в Сен-Женевьев де буа, есть символическая могила одной русской женщины.