Слышится голос священника. Невдалеке — похороны, отпевают покойника. Бедные, печальные похороны. Старенький сгорбленный человечек провожает в одиночестве кого-то в последний путь.
У ворот кладбища Соню ждет Зайчик: послушный приказу, он сидел здесь долго, ожидая хозяйку, и теперь счастливый бросается ей навстречу, подпрыгивает, лижет руки.
— Я здесь, Зайчик, успокойся… Умнейший тип, между прочим, — говорит Соня. — Зайчик, миленький мой Зайчишко… Живая иллюстрация демократии — чего стоят по сравнению с этой дворнягой собачьи аристократы? И человеческие, кажется, тоже…
Кабинет гестапо.
Окно плотно закрыто. Крик несется из-за двери.
Софья по-прежнему сидит перед столом следователя.
Он подписывает бумаги, разбирает, сортирует их.
А из соседней комнаты непрерывно несутся крики какой-то женщины. То это мучительный стон сквозь стиснутые зубы, то вопль ужаса.
— …Ради бога… умоляю… боже мой… перестаньте… а-а-а! — захлебывается в крике, шепчет, хрипит.
Следователь как бы не замечает этих криков.
Телефонный звонок.
— Да, слушаю. Все то же. Да. Так. Понял. Будет исполнено.
Положив трубку на рычаг, следователь обращается к Софье:
— Я получил приказ. Либо вы сейчас же начнете говорить, либо — туда… — он указывает на стенку, из-за которой несется крик.
Софья молчит.
Следователь нажимает кнопку звонка.
Входят два эсэсовца.
— Забирайте!
Темнота. Шепот — голос Софьи:
— …Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя яко на небеси, так и на земли. Нет, нет. Я верую… верую, боже… Я молюсь твоей высшей правде… Не может так быть, я не о себе прошу, но ведь не может мир быть таким… не о себе… Откуда они узнали об этих листовках?.. Откуда?.. Пусть убьют, пусть мучают… все перенесу… и буду думать… кто помешает думать, о чем хочу… пока я думаю, я сильнее их… сильнее их, сильнее… сильнее… Господи…
Высветляются постепенно неясные пятна, медленно превращаясь в изображение столовой генерала Звенигородского. Комната уставлена корзинами цветов, в глубине расположился цыганский хор. За обеденным столом гости. Несколько русских в парадных — царских времен — мундирах. Сверкают ордена и звезды. На господине с яйцеобразной лысой головой камергерский придворный мундир с золотым ключом на фалдах. Все очень ярко, блестяще, но если присмотреться — сильно поношено.
За столом профессор Баньоль, Поль Моро и трое американцев — мистер Корн, его мать миссис Корн и секретарь Джексон. У стены хор цыган.
Рядом с Софьей на стуле, как полноправный участник обеда, восседает Зайчик. Он внимательно слушает беседу, всякий раз поворачивая морду к говорящему, а когда в разговор вступает Софья, хвост Зайчика приходит в бурное движение.
Г о л о с С о ф ь и (он звучит приглушенно, иногда дыхание обрывается, и снова голос звучит как бы издали). Да, да, да… буду, хочу думать об этом дне… Когда же?.. Ну, конечно, десятого мая, в день рождения… Вот хочу и думаю… хочу и вспоминаю…
— Господа, тост за именинницу!
— Позвольте, как можно без прилагательных? За самую красивую, самую очаровательную, самую умную, самую сумасбродную, самую любимую нами Софью Александровну!
— Браво, граф!
Цыгане подхватывают заздравную:
Генерал обращается к сидящему рядом Сергею:
— Ну, молодой Рюрикович… что нового в ученом мире?
— Ученый мир трудится, Александр Иванович.
— Я думаю, ученые должны ценить, что в их среду пришел Рюрикович… Верно, профессор?
— Такой аспект не приходил мне в голову. Мы ценим месье Сержа просто как способного молодого ученого, — отвечает Баньоль.
Мистер Корн увлеченно и с полным пониманием разделывает вилкой рыбу, отправляя кусочки в рот и смакуя их, как истинный гурман.
Г о л о с С о ф ь и. …Да, я помню… В этот день утром мистер Корн приглашал меня уехать в Голливуд и уверял, что сделает из меня звезду. Если б я не знала сама, что бездарна, как стул, может быть, и согласилась бы… Соблазн велик… но быть бездарным манекеном… Ляли за обедом не было, он явился позже… Отец примирился наконец с тем, что я осталась русской девицей, и даже пригласил своих русских друзей…
— Как это счастливо случилось, господа, — говорит камергер, — что день рождения Софьи Александровны совпал с годовщиной нашего славного союза освобождения родины и мы явились при полном параде… Вот только вы, граф, — обращается он к старичку в смокинге, — нынче в штатском, а я так люблю на вас смотреть, когда вы в мундире, при звездах и орденах, с лентой Андрея Первозванного через плечо.