Я направляю ствол на переносицу и кладу палец на спусковой крючок.
— Верю…
Падунец достал все, что я просил. Киянки, распылители, нужные щетки… Я за утро обработал два «вольво», у обоих царапины на крыльях, отработал так, что не найти следа ни грунтовки, ни новой краски. Федор Савельевич крутился возле нас тоже в новом комбинезоне, в кепочке с вышитым на ней тарантасом и буквами "Ф. П." Такова марка его фирмы.
— Сегодня день пашем, ребята, а завтра — презентация. Правильно, это можно назвать презентацией? Столы накроем, посидим, пригласим кой-кого…
Хорошо посидели! На самом деле хорошо. Все было культурно, чинно, главное — гости вовремя разошлись. Остался ограниченный круг: механик Николай, я и Федор Савельевич с невестой. Николай остался потому, что идти уже не мог. Он спал сначала за столом, потом ему поставили раскладушку, и мы остались втроем против армады бутылок и тарелок. Плоскогрудая кошечка, не обращая на меня внимания, выговаривала Падунцу:
— Зачем столько денег на ветер пускаешь? На них мне можно было купить приличное кожаное пальто и съездить к морю.
— К Белому? — спросил я. — Или зачем вам пальто?
Она даже не удостоила меня взглядом. Но сказала явно в мой адрес:
— И потом, надо быть разборчивее в знакомых. Масса ненужных людей…
— Милая, — уже изрядно осоловев, возразил Федор Савельевич. — Я сам знаю, кто мне нужен, а кто — нет. Пока у меня нет денег и пока мне эти деньги дают, надо быть благодарным людям, какие бы они ни были. А вот когда я рассчитаюсь с долгами — и море тебе будет, и Канары, и песец с бобром.
— Потратился на строительство? — спросил я.
— С чего потратился?! Нечего мне было тратить. Так, крохи. Все дали добрые дяди. Знают мою хватку и уверены, что верну с процентами. Выгодное же дело, Костя! Если правильно организовать… Клондайк! Пещера Али-Бабы! У нас будут большие деньги!
— Большие деньги портят человека, — сказал я. — Вот у меня могли быть очень большие деньги, но я их отдал.
— Кому? — тряхнул головой Падунец.
— Хозяину.
Мы как раз выпили по очередной, и я подумал: а почему бы не рассказать кое-что моему коллеге по бизнесу? Пусть знает, что его напарник не позарился на чужое, что он предельно честен.
— Ты помнишь, Федор Савельевич, месяца два назад… нет больше… бандиты ювелирный грабанули?
— А почему я должен помнить?
— Так писали же об этом, в газетах… Ладно, суть в другом, не спрашивай как, но коробка, где были драгоценности, попала ко мне. Можешь себе представить?
— Нет, — хмыкнул Падунец.
— Я тебе слово даю! Впрочем, можешь не верить, твое дело. Но я всю эту коробку отдал директору магазина. Там добра было на сотни миллионов.
— Тебе, Костя, пить нельзя, — посерьезнел Падунец. — Болтаешь черт-те что.
— Не верь, дело твое. Я, может, тебе открыться хотел… Мне, может, выговориться надо. Меня раньше никто даже не пытался понять. Только баба Варя. Варенье мне давала, блины…
— Бабушка твоя, что ли?
— Нет, соседка, дверь напротив. Но она мне как родная бабушка. И блины такие делала…
Я почувствовал, что речь моя плывет, голова кружится и что, пока не оставили силы, надо топать в нашу новую мастерскую, где есть комнатка для отдыха с топчаном…
С утра пошла напряженка: заказ за заказом. Кофе с галетами пришлось попить ближе к обеду. На столе лежала небрежно свернутая газета. Вспомнил, что не ходил сегодня за почтой, решил просмотреть хотя бы эту. Начал, как всегда, с информаций на первой полосе. Одна из них была настолько любопытна, что я прочел ее несколько раз — "Битва при Ветерлоо": "Очередными жертвами бытовой пьянки стали продавец продовольственного магазина Максимов и его товарищ безработный Корин. Чего они не поделили, распивая французский коньяк «Ватерлоо», пока остается загадкой. Милиция лишь подвела печальные итоги битвы: два человека, считавшиеся, между прочим, друзьями, так исполосовали друг друга ножами, что Максимов скончался на месте, Корин же умер в реанимационном отделении больницы".
Приоткрылась дверь, заглянул Падунец.
— Костя, хватит прохлаждаться.
— Меня, наоборот, в жар бросило.
— Значит, хватит загорать. Тут чудик один____ Да сам с ним поговори.
Вот уж действительно чудик. У него красавец «ниссан» цвета мокрого асфальта — модный цвет, причем без малейших дефектов.
— А мне надо, чтоб цвет у него был самый обычный. Можно — красный, можно — голубой… Любой другой — на ваше усмотрение. Только побыстрее бы. За скорость плачу.
— Желание заказчика — закон, — бормочу на это.
Вика взволнована публикацией о Максе больше моего. Нет, бандитов ей не жалко. Другое ее заботит.
— А что, если Корина успели допросить, а? Если он перед смертью все выложил? Тебя упомянул?
— Тогда за мной бы пришли раньше, чем эта статья появилась в газете.
— У них своя логика. Может, они уже следят за тобой, за каждым твоим шагом.
— Намек понял. Чтобы не поставить под подозрение тебя, нам больше нельзя встречаться, да?
— Костик, у тебя иногда получаются дурацкие шутки.
— Прости. Иногда получаются. — Вика в общем-то все говорит правильно, но я не ощущаю тревоги. До сих пор я верил своему внутреннему голосу, и он меня не подводил. — Я от счастья дурею. За Настей теперь некому охотиться: Санек и Блин на это неспособны. Можно девчонку выпускать.
— Я ей учебники достала, — вроде бы соглашаясь со мной, говорит Вика. Она фанатка: зубрит, головы не поднимает. Вчера, кстати, первый экзамен сдала, на четверку. Я ей платье свое давала. Мы, оказывается, один размер носим. Она такая хорошенькая в этом платье!
— Это ты к чему? Что из нас хорошая пара получится?
Вика молчит, но я чувствую, что именно это она и имеет в виду.
— Я перед Настей теперь чист, понимаешь? Освободил ее, что еще надо? Компенсировать моральные издержки?
— А хотя бы и так! У нее, может, на всю жизнь останутся в памяти те дни, когда она к трубе была прикована.
— Если так, то я вовеки не искуплю своей вины.
— А ты думал, так легко зачеркивать то, что было?
Мы впервые с Викой говорим на таких тонах. Это похоже на ссору. Я сдаюсь.
— Что ты предлагаешь?
— Помогать девочке столько, сколько мы можем.
— Вика, — говорю я. — Ты святая.
— Не издевайся, пожалуйста.
— И не думаю, — целую ее руку. — Я люблю тебя, честное слово.
Она зарывается пальчиками в мой чуб.
— Я старая. Наши отношения — это ненадолго и несерьезно. Рассеются тучи, ты хорошенько рассмотришь меня и уйдешь. Пока же нас только невезуха объединяет.
— Тучи рассеются не скоро. Мы успеем жизнь прожить…
А газеты, оказывается, читаю не только я.
Поздно вечером, когда уже собрался уходить домой, меня пригласил на пару слов Федор Савельевич.
— Позавчера статеечка одна была, любопытная, скажу тебе, статеечка. Сахар в чай бросать?
Я протестующе мотнул головой.
— Так вот, мужики по пьяни ножом друг друга поширяли, читал, нет?
— Сейчас столько об этом пишут. — Я почувствовал, как плохо мне удается выговаривать эти слова спокойно.
— Да, много. Вот и тут. Максимов, Корин… — Он испытующе посмотрел на меня. — Ты не знал их случайно?
— С какой стати я их должен знать?
— Не знал, значит… Странно, парень, получается. Ты мне рассказывал на днях о кольцах да брошках из ювелирного, а я по своим каналам узнаю, что магазин этот брал Макс… Я ведь, Костя, говорил уже тебе, что срок мотал, с тех пор и остались у меня связи того уровня. Мужики, которым милиция по осведомленности в подметки не годится. Они мне и шепнули, кто был на самом деле этот мясник.
— Кто?
— Ученичок одного солидного товарища… Ты знаешь, кто такой вор в законе? Нет? Одно скажу: с ним шутки плохи. А продавец вздумал-таки пошутить: не сразу признался, что магазин взял. И признался только тогда, когда у него коробку с драгоценностями увели. Совета запросил, падла.
— Падла, — согласился я. — Но ведь магазины сейчас грабят чуть ли не каждый день, Федор Савельевич. И если вы думаете, что я хоть как-то причастен к каждому…