Потому он порой и глух к горю других. И кажется ему, что сам он никогда не умрет. Пусть он даже глубоко несчастен, но он всегда живет надеждой на счастливый завтрашний день. Живет мечтой, не оглядываясь по сторонам, не замечая вокруг никого и ничего. Живет лишь для себя, для своей семьи. Только перед смертью он словно пробуждается и начинает осознавать, как сильно был связан с родиной, со всеми людьми, даже с теми, кого он всегда ненавидел и презирал, с кем всю жизнь ссорился, кого обижал и оскорблял, и кто, в свою очередь, отвечал ему тем же. Да, человек меняется близ смертного одра. Он начинает листать книгу своей жизни, пристально всматривается в прошлое и осмысливает весь пройденный путь. Где он ошибался и где спотыкался? В чем он был прав и в чем несправедлив? И только теперь видит он около себя и своих близких, и соседей, и друзей, и товарищей. Оказывается, что всех тех, кого он не замечал раньше и даже избегал, он любил. И теперь на глаза его набегают слезы при виде их. Значит, он всю жизнь смотрел на них незрячими глазами, и только теперь, когда жизнь прошла, он прозрел… А как милы ему ветки яблони под окном, бесконечное чириканье непоседливого воробья, теплые лучи, что проникают через крошечное окно и желтыми полосками ложатся на рваное одеяло. Да, теперь он хочет слышать все и видеть все.
Даже ту старую бездомную дворняжку, что свернулась где-то под плетнем…
Перед глазами вереницей проходят люди, давно покинувшие эту бренную землю, и из потухших глаз катятся слезы… Если бы все начать снова, если бы повторить прожитую жизнь!
Еще тяжелее и безутешнее человеку, оторванному от родины. Его словно точит какая-то непонятная, неведомая болезнь. И он стареет уже не по годам, а по часам. Седина окутывает голову, морщины бороздят лицо, серый тусклый туман заволакивает глаза, и горбится спина от какой-то неземной тяжести. А мысли…
мысли только о ней, о родине…
По улице проходили женщины. Одни несли вязанки дров на спине, другие шли с пустыми или наполненными водой медными кувшинами.
Пробегали уже босоногие мальчишки… Мимо текла жизнь…
Подошел Мачиг. Примостился рядом на камне, молча сунул руку в карман Васала, вытащил кисет, смастерил себе цигарку и возвратил кисет на место. И только тогда произнес:
— Берс приехал.
— Когда?
— Сегодня ночью.
— Где он остановился? У Али?
— Да.
— А что еще нового?
Непонятно было, какими путями доходили до Мачига аульские новости, но узнавал он их первым.
— Аул собираются обложить новым штрафом.
— За что же?
— Разве ты не слышал, что у Хасавюртовской слободы угнали лошадей?
— Значит, следы привели к нам?
— Привели и здесь же затерялись. Кто бы это мог сделать…
Ты-то не знаешь?
Васал мысленно перебрал всех своих дружков, покачал головой:
— Нет, не наши. Ни один из наших не накличет беду на свой аул.
— Кто же тогда?
— Кто, кто? Нетрудно догадаться. Да сами же казаки. Казаки!
Вот кто! У них конокрадов хватает. Не все они сродни Корнею, который никогда не сделает нам зла.
— Значит, от штрафа не уйти.
— Значит, так. Власти не станут утруждать себя поисками воров.
Им бы только найти повод, чтобы обобрать нас. А тут такая зацепка. Разве они ее упустят? Но ты-то откуда обо всем этом узнал?
— От Янарки. А он от Ахмеда. Хорта, говорит, — что бык разъяренный, землю ногами роет. Пообещал, если, дескать, не выдадим вора в течение трех дней, то весь аул выплатит двести рублей.
Васал даже присвистнул:
— Это сколько же увели лошадей?
— Всего пару.
— Вот идиоты, — только и нашелся сказать он.
На Терскую область не распространялись законы общеимперских судебных уставов, их заменяли разработанные здесь же местные административные правила, но применялись они к горцам и казакам по-разному. Ответственность горцев определялась совершенно особыми началами, сводившимися к двум пунктам.
Первый: всякий раз, когда совершалось какое-либо преступление в области, в каком бы месте оно ни произошло, предполагалось, что оно совершено горцами. Второй: за всякое преступление отвечают все горцы, живущие вблизи от места совершения преступления. Как в случае, когда истинный виновник преступления не открыт, так и тогда, когда он установлен, но средств для возмещения причиненного им убытка не имеет.
В случае воровства из казачьих станиц и с полей скота или другого имущества, когда следы доводят до какого-либо аула, старшина последнего обязан принять следы и вести их дальше.