* * *
Вернулся Берс на Кавказ лишь в 1858 году. В самое тяжелое для горцев время, когда они, доведенные до отчаяния, сдавались целыми аулами. Было ясно, что они уже не победят, что хищный двуглавый орел железными когтями вцепился в свою добычу, так что уже не было сил вырваться из его страшной смертельной хватки. Берс растерялся. Перебегать к горцам теперь уже не имело смысла. Он ничем не сможет им помочь. Изменить или поправить что-либо было уже невозможно. Правда, война еще продолжалась, и до последнего выстрела было еще далеко. Уйдет он к ним, что от этого выигрывают горцы? Ничего! Зато он теряет все: и карьеру, и будущее. "Что делать? Как поступить?"
— спрашивал себя Берс, собираясь в первый поход в составе гусарского полка.
Сражение у аула Гельдиген вконец разрешило все его сомнения:
он своими глазами, воочию, впервые увидел в бою своих братьев.
Плечом к плечу сражались седые старики и безусые юнцы.
Середины уже не было…
"Разве это не мои отцы и братья?" — спрашивал себя Берс, глядя вниз с холма, где стоял в резерве его полк, еще не вступивший в бой.
Но вот и ему горнист проиграл сигнал "в атаку". Берс выхватил саблю и, крикнув: "Сотня, за мной!", пустил коня вниз по склону. Поддавшись общему неистовому порыву, он размахивал саблей и, как безумный, что-то кричал, как будто диким этим криком хотел заглушить тупую боль в своей груди. И вдруг он отчетливо услышал знакомый внутренний голос: "Что ты делаешь, Берс? Пока не поздно, остановись!" На него надвинулось лицо Алеши Гусева. Голубые глаза его печально смотрели на Берса.
Черной стеной над чеченскими завалами вставал пороховой дым.
Бой кипел. Залпы орудий, звон стали, крики и стоны раненых, ржание коней — все смешалось в общем грохоте. Лавины атакующих накатывались на позиции чеченцев одна за другой, как волны, и как волны, наткнувшись на могучий утес, откатывались обратно, дробясь на мелкие группы.
Завалы чеченской обороны еще не были взяты, но за ними то там, то здесь уже вспыхивали сабельные рубки. Чувствовалось, защитники вот-вот дрогнут. Дело должен был завершить резервный полк Берса. Первые ряды его уже ворвались в стан неприятеля.
Берс тоже понесся туда. Он заметил, как на скаку полковник нанес лихой удар слева направо вниз, и седая голова старого чеченца покатилась под копыта бешено несущихся коней…
В ту же секунду Берс бросил своего коня в сторону и крикнул срывающимся голосом: — Нохчи! Братья! Я с вами…
ГЛАВА XIV. БРАТЬЯ
Горят аулы. Нет у них защиты.
Врагом сыны отечества разбиты.
И зарево, как вечный метеор,
Играя в облаках, пугает взор,
Как хищный зверь, в смиренную обитель
Врывается штыками победитель,
Он убивает старцев и детей,
Невинных дев и юных матерей
Ласкает он кровавою рукою…
М.Ю. Лермонтов
Арзу и Маккал остановились на сопке, возвышавшейся над Гати-Юртом. Внизу, у Черной речки, где раскинулось их поле, Арзу заметил запряженную пару быков и Али, хлопотавшего над плугом.
— Разузнаю, что у него там, — сказал Арзу, тронув коня рысью.
— А ты отправляйся домой.
Маккал поехал шагом. День выдался погожий, по-весеннему грело солнце. То здесь, то там по холмам и низинам двигались фигурки людей. Издали они казались крохотными, едва заметными.
"Хлопочет, хлопочет человек, надеется на что-то, а в конце концов все равно приходит к неизбежному, так и не разобравшись толком, ради чего и кому понадобилось его присутствие в этом мире. Неужели без него нельзя было обойтись? Прожить десятки лет подобно кроту в норке, чтобы в положенный срок уйти, так и не узнав, стоило ли жить такой жизнью вообще. Что они видят?
— размышлял Маккал. — От зари до зари труд. Домой придут усталые, еле доплетутся до постели, а с рассветом все повторяется сначала. И так до тех пор, пока не явится смерть и не избавит их от бесконечного и тяжкого однообразия".
Оставшись один на один с девственной природой, Маккал почувствовал, что его охватывает глубокая печаль. Не потому, что скоро придется разлучаться с родиной. Ему не раз приходилось странствовать вдали от нее. Раз вместе с Юсупом-Хаджи месяц он был в Стамбуле, где от имени Шамиля вел переговоры с турецким султаном. Около года провел в русском плену. Так что ему не впервые расставаться с родиной. Без всяких на то причин он часто задумывался над своим одиночеством. Особенно, когда поднимался на этот хребет, откуда открывалась широкая Чеченская равнина на западе.