— Наташа и Маруся живы-здоровы?
— Слава Богу. Но я не верю глазам своим. Так это правда, Маккал?
— Да, Андрей. Правда.
— Али, а где же Айза? — спросил Корней.
— Она осталась дома.
— Почему же так?
— Едут только мужчины.
— Но почему не всей семьей? Гляди, ведь все с семьями уезжают.
— Бросил я ее. А там женюсь на турчанке…
Корней посмотрел на Али, как на сумасшедшего.
— Ты шутки-то брось! Скажи прямо, почему мою сестру оставляешь?
Али рассмеялся.
— Она сама так решила, — продолжал он поддразнивать друга.
Корней принял игру.
— Вообще-то она молодчина. Отделаться от такого олуха — это же счастье! Умная женщина. А покинула бы дом — была бы дурой.
Но ты все же ответь мне, почему один?
— К осени вернусь.
— Это другое дело.
Гатиюртовцы окружили их. Все хорошо знали Андрея и Якова. Ведь только в прошлом году они дважды приезжали в Гати-Юрт подработать. Почти половину работы выполнили бесплатно. А что было взять с голодных и нищих гатиюртовцев? Весь инвентарь, который они теперь с собой увозили, был сделан руками русских кузнецов: топоры, косы, вилы, лопаты, мотыги. Один за другим подходили они проститься.
— Дарасти, Андри!
— Хонкар едем, Хонкар!
— Досудани, Яшка!
— Хорош человек Анри. Большой пасиба.
— Досудани, Андри!
Подошли и Васал с Мачигом.
— Хорошо, что приехали, — сказал Васал.
— Мачиг, почему такой пасмурный? Ты же мужчина?
— Валлахи-биллахи, Анри… — Мачиг махнул рукой и смолк.
— Василий, и ты с ними? Не ожидал.
Васал покачал головой.
— Нет, Андрей Никитич. Мне отсюда только в могилу. Одну родину потерял, не хочу терять вторую. Просто провожаю вот… Ой, Никитич, горе-то какое…
— Яков, Корней, разворачивайтесь, поедем за ними.
— А вон и Мовла, — кивнул головой Корней. — Ты-то куда, дьявол однорукий?
Заткнув пустой рукав за наборный ремень, к ним приближался Мовла. Увидев друга, он просиял.
— В Хонкар, абрек, в Хонкар! — бросил он, единственной рукой обнимая Корнея.
— Тебе-то чего здесь не сидится?
— Люди едут, и я еду. У нас не случайно говорят: "Горе всех — свадьба для всех".
— Ничего себе свадьба! Кто же еще из вашего аула едет?
— Я один.
— Действительно! Я не забыл совсем, что в вашей деревне других дураков нет.
Мовла беззвучно смеялся, показывая ровный ряд крепких зубов.
— Турецкий падишах не позвал бы дурака в гости.
— А тебя позвал? — не понял шутку Корней. — Султану что, нужны головорезы?
— Лично мне написал. Просит: приезжай, Мовла, сделаю тебя падишахом нищих.
— Эх ты, остряк, дьявол однорукий!
— Вот так, Корней. В Мескетах один дурак — я, в Орза-Кале один дурак — ты, жаль, что не поедем вместе.
— Так ты в самом деле едешь?
— Конечно.
— Мало мы с тобой погуляли. Вон, сколько еще богатых станиц.
Добра сколько. С кем теперь делить?
— Все, абрек, — серьезно и решительно проговорил Мовла, — век грабежами не проживешь. Рано или поздно ухлопают или в Сибирь погонят. Позор! Да и скучно становится здесь. Среди казаков абреки совсем перевелись. На Орза-Кале только шестеро.
Остальные же — мыши. Они котов боятся. Вот дед мне рассказывал, как они в старину жили. Тогда были казаки! Во всем вместе. Помогали друг другу! На войну вместе ходили.
Кунаками были. А теперь? Царь им стал родней отца. На своих добрых соседей, на своих братьев войной пошли. Испугались…
Нет, лучше уж подальше быть от таких соседей. Вот пошли бы тогда за нами казаки, мы бы солдат до самого Петербурга погнали. Теперь нас гонят. Потом возьмутся за вас. Эх, Корней, поздно мы на свет родились. Вот бы лет восемьдесят назад жить нам. Ты был бы атаманом, я — имамом. Ох, как били бы мы инарлов! А теперь поздно. Не тот стал казак, не тот стал чеченец. И те, и другие выродились. Все! В Хонкар ухожу. Там я найду себе дело.
Корней слушал внимательно. Слова Мовлы били больно, никогда раньше Мовла не заводил подобных речей. Но сказал правду.
Разве сейчас в станице те же казаки, что были когда-то? Царь, конечно, отцом им не стал, но сумел скрутить их и сделать своими наемниками.
— Шальная твоя голова, что ты в Турции сделаешь с одной рукой?
— О Бойсангуре слышал?
— Ну, слышал…
— Он был и однорукий, и одноглазый, и одноногий. А как бил инарлов!
— Бойсангур был наибом Шамиля. У него было собственное войско.