— Подожди, Зарма. И у меня есть к мулле вопрос. К примеру, есть среди мусульман люди и похуже гяуров. Если они примут смерть от моей руки, попаду я в рай?
— Конечно бы, следовало. Да только в писании об этом ничего не сказано.
Мовла огорченно зацокал языком:
— Серьезную ошибку сделал тот, кто писал эту жейну.
— А нельзя ли вписать пару строк о том, что и убийце самых подлых мусульман в раю тоже найдется местечко? Ха-ха-ха!
— Придумал!
Маккал выждал, пока прекратится смех.
— Я другое тебе скажу, Мовла. Среди христиан добрых людей немало. И добрых христиан после их смерти, говорится в писании, будут перевозить в рай на белых верблюдах, а подлых мусульман на черных ишаках — в ад.
— Сколько же работы у ангелов!
— Бог даст, скоро собака Шахби подохнет. Тогда я через неделю открою его могилу и, может, увижу в ней своего друга Егора, — с серьезным выражением на лице проговорил Мовла. — Конечно, клянусь Кораном, есть и среди гяуров очень много хороших людей. Маккал правду сказал, солдаты воевали с нами не по своей охоте. Заставили их — и куда им деться было. Они и живуг-то хуже нашего. Я видел, когда два года в плену провел.
Вместе с мужиками Рангал-инарлы[89] работал. У мужиков земли мало, можно сказать, совсем ее нет. Вся она у богатых. Да и собственная жизнь-то не им принадлежала. Князь его мог продать, обменять, проиграть в карты. Стоило мужику провиниться, как с него сдирали штаны и по голому заду охаживали прутьями или палками. А с мужицкими женами и дочерьми что вытворяли? Мужики рассказывали, что когда у князя сдохла ощенившаяся сука, то князь заставил только что родивших мужицких жен в первую очередь кормить грудью щенят, а потом уже младенцев.
— О Аллах, да допустимо ли это? Неужели у русских мужиков руки отсохли?
— Валлахи ва биллахи, да если бы кто заставил кормить щенка молоком жены, я бы ему снес голову и ее бы дал щенку.
— Мужики сопротивляются, но царь на стороне помещика, и в его руках войско.
— Короче, у мужиков жизнь хуже собачьей.
— Лучше раз погибнуть, чем терпеть такой вот позор.
— Видно, на земле нигде правды нет. А разве здесь, у турок, не то же самое?
— Тихо! Тихо! Вы послушайте меня дальше, — призывал к спокойствию Мовла. — Был у меня друг, Егор. Старый уже. В молодости любил он одну девушку, но у них был закон: без разрешения князя мужик не имел права выдать свою дочь замуж.
И пока Егор ждал такого разрешения, его и забрали в солдаты.
А через год ему отписали, что ту девушку изнасиловал княжеский сынок, она же, не выдержав позора, повесилась. Вы, наверное, слышали, что в русской армии служба длится двадцать пять лет.
И Егор вернулся домой почти стариком, он так и не женился. Вот он мне и помог бежать. А когда прощались в лесу, сказал: "Ты, Мовла, если доберешься до Кавказа, то по возможности руби головы тех и стреляй в тех, кто носит золотые погоны. Солдаты же, сам видел, — это несчастные люди".
— Он по-нашему говорил?
— Да нет. Я русский язык знал.
— Поклянись!
— Валлахи ва биллахи, знал!
— Переведи, как ты сказал?
— Да это совсем не трудно, — Мовла окинул всех гордым взглядом. — "Наш барин Рангал изнаешь?" — спрашивает он.
"Изнай", — говорю. "Йо, башка долой, золотой пагон эпсар башка долой. Висе золотой пагон эпсар саббак. Салти-мужиги, один биднак". А я ему: "Яхши, Егор, яхши. Висе золотой пагон башка долой изделаем".
— Ну и Мовла! — зацокали со всех сторон.
— Настоящий урус!
— Вот только нос у него другой.
— Длинноват, точно!
— Ничего, зато они ему одну руку подрезали.
— Мовла, а ты сдержал данное слово?
— Аллах помог мне добраться до Нохчичо. И как замечал золотой погон, так сразу Егора вспоминал. И ни одного случая не упустил. Так что свое слово я сдержал. Вот почему мне и интересно будет заглянуть в могилу Шахби. Если верить Маккалу, то Шахби должен попасть в ад, а Егор — в рай. Они же и могилами должны поменяться.
— Ошибаешься, — впервые мрачно засмеялся Касум. — Шахби — мулла, значит, его поменяют только на русского попа…
Костер догорал. Люди стали понемногу расходиться. Усталость и недоедание брали свое.
— И сегодня они не вернулись, — тихо проговорил кто-то. Ему не ответили.
Из ближайшей землянки до них доносится жалобный голос ребенка:
— Нана…
Мать не отозвалась. — Нана…
— Что тебе, моя хорошая?
— Я сискал хочу…
— Где ж его взять, радость моя?
— Нана, хоть немножко…