В одно мгновение тревога охватила аул. Но все делалось быстро, без суеты и паники. Женщины знали свои обязанности, мужчины — свои. Даже детей закалила война. Они отвязывали коней и подводили к воинам. Девушки улыбались, подбадривая идущих в бой, но сердца их разрывались от горя.
Опустел двор Дакаша. Раньше всех свадьбу покинули братья Мажи, Самби, Ловда и Лулу. Вслед за ними отправились дяди Мили и Муса. Все ушли. Один Дакаш да женщины остались.
Дакаш уже не прятался, а в полный рост стоял на крыше. Нет, он не сомневался, он знал, кто виновник сегодняшнего несчастья. "Хороший подарок приготовил ты своему сыну, отец, — с болью в сердце думал он. — Ах, как полюбилось тебе проливать родную кровь. Что ж, отец, ты проедешь в горы, но только через мой труп".
Дакаш легко спрыгнул с крыши, вывел из конюшни уже оседланного белого скакуна. С минуту он постоял в нерешительности, затем как человек, принявший окончательное решение, твердым шагом направился в дом, где находилась невеста в окружении четырех снох. Завидев его, они молча удалились.
Дакаш сжал горячие руки невесты в своих ладонях.
— Малика, — сказал он тихо, прямо и открыто глядя в ее лицо, — где ты хочешь видеть своего мужа в этот страшный день? Здесь, дома, около тебя, или там, где гибнут от рук врага наши люди?
А что она могла ответить, если в горле застрял готовый вырваться крик, если грудь ее сдавили боль и тревога?
— Почему ты не отвечаешь. Малика? Неужели я ошибся, выбирая себе жену? Что скажут люди? Что Дакаш был молодцом, пока не женился? Это тебе будет приятно? Или ты по-прежнему хочешь видеть меня мужчиной?
— Не говори так, мой храбрый Дакаш, — тихо зазвучал срывающийся голос Малики. — Поезжай. Разве у тех, кто сейчас там, не остались дома любимые? Я хочу, чтобы ты всегда был таким.
Другого Дакаша мне не нужно.
— Ты настоящая жена воина! — воскликнул Дакаш, сжимая в объятиях невесту. — А теперь подай мне оружие!
Малика сняла со стены наборный ремень, сама стянула его на талии жениха, поправила саблю. Дакаш первый раз в жизни коснулся поцелуем своей невесты и выбежал во двор. Через секунду он был уже на коне, а у Малики, услышавшей удаляющийся топот копыт, глаза наполнились слезами…
Дакаш прискакал на площадь, где собрались все старики аула.
Те, кому он не должен был показываться, почитая их старость.
Один из них, Аба, самый прославленный воин, увидев подъехавшего Дакаша, одобрительно кивнул головой.
Спешившись, Дакаш подошел к аксакалам.
— Пусть Аллах почитает ваши седины и бережет от позора.
Простите меня за то, что нарушаю обычай, но сидеть дома с женщинами и детьми я не могу…
— Ты поступаешь как настоящий мужчина, Дакаш, — промолвил старый Аба. — Да и не такие нынче времена, чтобы затевать традиционные игры в скромность. — Голос старика окреп. — Кенти, трогайте. Пусть нам поможет Аллах! — и Аба плетью послал своего коня в галоп.
Белый скакун Дакаша несся, как ветер, вниз по склону Аксая.
Дакаш проскакал не через брод, а по узкому мостику, перекинутому через реку. Василий тоже нахлестывал своего гнедого, стараясь догнать Дакаша. Менее чем за полчаса отряд достиг Ауховской балки. Вот здесь-то отец и сын и посмотрели друг другу в лицо.
— Не сбыться твоим подлым мыслям, отец! — крикнул Дакаш, выхватывая саблю, и ринулся в гущу врагов.
…Поздним вечером тело Дакаша, укрытое черной буркой, лежало в комнате молодоженов. Юная Малика, не успев стать женой, женщиной, сменила наряд невесты на вдовьи одежды…
* * *
Прошли годы. В Гунибе был пленен Шамиль. Вместе с Дакашем война унесла и обоих братьев Исы. Еще не успел остыть пепел на пожарищах, как в ауле установилась новая власть. Вот тогда Иса и вернулся в родной Гати-Юрт, став с этого момента старшиной аула.
Однако с пленением Шамиля война не окончилась, как это казалось и царским генералам, и Исе. Бойсангур Беноевский, прорвав плотное кольцо царских войск в Гунибе, вернулся в Ичкерию. Неукротимый наиб имама поднял новое восстание. И вновь лилась кровь, горели аулы, плакали женщины. Но на сей раз Иса не взял в руки оружие, а занялся укреплением новой власти в ауле.
Вел себя тихо, затаенно, словно зверь, насытившийся на время обильно пролитой кровью. Кто знает, что происходило в его душе и в его жестоком сердце: переживал ли он смерть любимого сына и двух братьев или стал испытывать страх перед надвигающейся старостью. Во всяком случае, в последние два-три года он уже не был похож на прежнего Ису. Но все равно примирения между ним и аульчанами не состоялось. Его сторонились. Более того, произнося его имя, люди непременно добавляли: "подлая собака".