— Что ж я буду за тебя прятаться? Неудобно.
— Неудобно, когда сын на соседа похож. А тут трезвый расчет… Куда пойдем?
Она изо всех сил старалась держаться уверенно. Спросила таким тоном, точно само собой разумелось, что мы должны куда-нибудь идти вместе.
— Знаешь что: поедем на автомобильчиках кататься!
И осуществилась моя давнишняя мечта. Свою художницу по тканям я почему-то стеснялся позвать в аттракционный зал кататься на электрических машинках: боялся, что сочтет такое занятие вульгарным! С ней я больше по выставкам ходил.
Сначала за руль сел я. Любовь к автомобилям у меня наследственная, и я сносно вожу, но отец не дает мне свою машину:
— Вот женишься, оформлю доверенность. А пока не рискую. Жена хоть в руках держать будет, а теперь станешь со своими девицами раскатывать — до добра не доведет, разобьешься.
Я открутил свои три минуты чисто: ни с кем не сталкивался, аккуратно обгонял на виражах. Едва время кончилось, Жанна закричала:
— Теперь я хочу рулить!
Мы снова заняли очередь.
Жанна правила порывисто, била резиновым боком другие автомобильчики, влезала в заторы. Я пытался ей помочь, но она кричала:
— Сама!
Мы вырвались из очередного затора и понеслись по прямой. Впереди в красном автомобильчике ехал отец с маленьким сыном, белая макушка мальчика едва поднималась над сиденьем. Вдруг папаша резко развернулся и пошел прямо нам в лоб. Жанна растерялась. Я в последний момент крутанул руль, но почти не успел ослабить удар. Мы столкнулись амортизаторами, отлетели и снова столкнулись. Малыш заревел, из носа у него лилась кровь: стукнулся о панель.
— Ах ты паразит! — кричала от бортика мамаша. — Только выйди!
Время кончилось, ток выключили. Плачущий мальчик бросился к матери, а папаша устремился в противоположную сторону.
— Я не виновата, — повторяла Жанна, — я сама коленку разбила.
Чулок у нее был порван, и наливался здоровый синяк.
— Дурак какой-то: развернулся и на таран пошел. Сам и виноват. Я же не знала, что он таранить будет.
— Ты не виновата, никто и не говорит.
— Да, а вдруг они думают, что я нарочно стукнула?
— Кто ж думает. Ведь не ты развернулась, а он.
— Все равно. Ребенок-то у них нос разбил.
— У нас просто не было ребенка. Был бы у нас, тоже разбил бы.
Жанна замолчала.
Мы вышли на улицу. Темнело, так что разбитая коленка почти не была видна. Мы инстинктивно повернули в сторону, противоположную той, откуда пришли. Улица вывела нас к Гавани.
В полумраке у причала вырисовывался белый теплоход, такой же, как на курортных открытках. Странно было видеть нарядный летний корабль у заснеженного пирса. И откуда такой приплыл запоздалый?
— Хорошо бы сейчас на Таити сплавать, — вздохнула Жанна.
— Или хотя бы в Сочи, — мой голос звучал более трезво.
— Я ужасно люблю, когда тепло.
— И я. Я иногда думаю: а что, если попытаться в Сухуми перевестись. Там родственный институт. И знаменитый обезьянник.
— Чего ж ты до сих пор здесь сидишь?
— Остепениться нужно сначала, а то — с чем поеду?
В глубине души я в это не верил. Слишком я прирос к Ленинграду: друзья, родители, театры, сам город. Но приятно было на минуту почувствовать, что все в моей власти, захочу — и буду жить в теплых краях. И от одной мечты уже становилось теплее. А с Жанной особенно хорошо было об этом говорить, потому что звучало так, будто мы обсуждаем планы нашей будущей жизни и планы сходятся.
Мы смотрели друг другу в глаза. Глаза приближались, становились все больше. Жанна смотрела строго и отрешенно.
Губы у нее оказались жесткие, неумелые — но такого восторга я еще не испытывал. Может быть, все дело было в ее взгляде: он стал испуганным и благодарным, сердитым и беспомощным. И тут я понял, что у нее никогда никого не было. Эта мысль меня поразила. Впервые я поцеловал нецелованные губы. Каким же с ней надо быть нежным и бережным!
Потом Жанна отвернулась.
— Мы нехорошо делаем.
— Ну что ты! Почему?!
— Нехорошо. Потому что ты просто так.
Она все время помнит, что не похожа на штампованных красоток! Наверное, уже решила про себя, что счастье не для нее. У меня горло сдавило от нежности.
— Я ведь правда тебя люблю, Синекдоха.
Минуту назад я не знал, что скажу это. Слова вырвались сами собой. И сразу я ощутил громадное облегчение: вдруг понял, что до последнего момента колебался, бессознательно взвешивал «за» и «против», а теперь слово сказано и назад пути уже нет.
Я знаю, что в это трудно поверить, но тем не менее это так: только что я первый раз в жизни сказал: «Я тебя люблю». Обходился взглядами, объятиями, поцелуями, а если вопросы: «Ты меня любишь?» — становились слишком настойчивыми, отвечал: «Что ж ты, сама не видишь?» Но святых слов произнести не мог, что-то мешало. И потому сейчас, когда они наконец вырвались, такое же было чувство, как у немого, который вдруг заговорил!