— К Бельцову проходите!
Когда больной входит в бывший зал лечебной физкультуры, он попадает в маленькую прихожую, отгороженную простынями, а уже оттуда в наши полотняные кабинеты. Поэтому я сначала слышу, как открывается дверь, потом шаги, по которым я на первом часу приема пытаюсь представить входящего, а уж потом раздвигается простыня и я, если оборачиваюсь, вижу очередного пациента.
Первый номер открыл дверь толчком, а прикрыл аккуратно, не отпустив ручки, пока дверь не стала на место. Твердые, уверенные шаги, и вошел мужчина с очень правильным, в чем-то официальным лицом, высокий, седой, военная выправка. Хороший костюм, крахмальная рубашка, галстук. Такие встречаются редко. Даже если человек и ходит в идеальном виде на службу, недомогание обычно расслабляет не только мышцы лица, отчего сразу выступают лишние морщины, но и узел галстука.
— Здравствуйте, доктор.
— Здравствуйте. Садитесь, прошу вас.
Я предельно вежлив. И не только из-за моей воспитанности. Даже и не из корысти: не давать больным повода повышать голос. Сокровенная причина моей изысканной вежливости — самооборона. Пока я каждому больному говорю: «Садитесь, прошу вас», а не буркаю: «Садитесь», продолжая писать; пока прошу: «Будьте добры, разденьтесь», а не бросаю через плечо: «Раздевайтесь!»; пока я напутствую: «До свидания, надеюсь, вам станет лучше», а не кричу в присутствии еще только собирающегося встать больного: «Следующего давайте скорей!» — до тех пор я сохраняю мою непричастность рутине. Старомодной учтивостью подчеркиваю, что я здесь чужой, временный.
Элегантный пациент приподнял сзади пиджак и сел очень прямо. Глаза у него красные, дышит он приоткрытым ртом.
— Что вас привело ко мне?
— Жалобы у меня банальные, сейчас чуть ли не у всех такие: насморк, головная боль, общее недомогание.
— Кашляете?
Мужчина задумался, видимо припоминая свои ощущения и желая оценить их предельно объективно.
— Не знаю, можно ли это назвать кашлем. Мне кажется, кашель — нечто непроизвольное. Вы, доктор, поправьте, если я ошибаюсь.
— Нет-нет, я с вами согласен.
— Итак, кашель мы относим к непроизвольным актам, а я последние дни непрерывно чувствую как бы комок в горле и пытаюсь вытолкнуть его движениями, со стороны напоминающими кашель, но, согласно нашему определению, это не кашель, так как движения эти, я подчеркиваю, произвольны.
— Как ваша фамилия?
— Говоров.
Антонина Ивановна подала мне карточку. Карточка для поликлинического врача — все равно что трудовая книжка для кадровика: в ней послужной список болезней. На первой странице п а с п о р т н а я ч а с т ь, то есть как зовут, где живет, кем работает. Я смотрю сюда и сразу называю больного по имени-отчеству: трюк несложный, но действует хорошо — от неожиданности пациенты добреют. Ну, а кем работает, я и без шпаргалки примерно определяю: когда перед тобой проходит по шестьдесят человек в день и каждого нужно хоть немного понять, очень быстро начинаешь многое постигать с первого взгляда. Прошу помнить, что прототипом Шерлока Холмса был врач, а отнюдь не сыщик.
— Вы, Степан Аркадьевич, мерили сегодня температуру?
— Утром было тридцать семь и два.
Мы на слово не верим, и будь на месте гладкоречивого Говорова кто-нибудь попроще, Антонина Ивановна сразу выставила бы его в предбанник с градусником, но крахмальная рубашка и вводные предложения ее смутили. Я приложил руку к высокому лбу Степана Аркадьевича: лоб был теплый и чуть влажный.
Стыдно признаться, но мне уже все ясно, как ясно было и Говорову еще до того, как он ко мне вошел. А стыдно потому, что начинаться такими симптомами могут теоретически многие болезни, и сейчас я должен внимательно осмотреть, ощупать, прослушать больного, очень подробно расспросить, назначить некоторые анализы, затем все это сопоставить и явить изумленной поликлинике свой диагноз — плод наблюдений, врачебного мышления и пяти лет обучения. Но дело в том, что в эпидемию такие жалобы в девяноста девяти случаях из ста означают грипп, а если вдруг и выпадет этот несчастный сотый случай, вряд ли я за отпущенные мне на человека минуты открою истину. И, конечно, некоторые болезни так и остаются нераспознанными, идут под маркой гриппа и даже благополучно вылечиваются, ибо лечит в конце концов природа. Ну а на худой конец — болезнь разовьется, и тогда-то ее легко будет узнать. Так что, не тратя времени, я мог бы констатировать грипп, назначить стандартное лечение и со спокойной совестью приниматься за следующего, но…
— Разденьтесь, пожалуйста, я вас послушаю.