Теперь надо было сделать в пиноле несколько отверстий для штифтов. Игорь посмотрел в чертеже: 2,5 конструктор нарисовал. Нарисовал бы тройку, можно было сделать разверткой, а под два с половиной бери ребер. А их мало, таких реберов; Игорь свои бережет.
Набор реберов ему подарил старик Николай Кузьмич, когда ушел на пенсию. Смешной был старик, прозвали его «Как часы», потому что на всех собраниях, какая бы повестка ни была, он требовал слова и говорил одну и ту же речь:
— Ты мне так завод отладь, чтоб как часы. Чтобы цех за цех — как колесико за колесико. А то опять в конце месяца аврал? Ты работать не умеешь, а я штурмуй? Ты видал часы, чтобы которые одиннадцать часов стояли, а за двенадцатый все опоздание накручивали? В войну я тут и жил. Посплю под верстаком и снова на две смены заряжен. А теперь хоть озолоти. Ты участки отладь, а на аврал я ни в жисть не останусь. Для дела бы остался, а для глупости — ни в жисть!
(Николай Кузьмич знал, что надо говорить «жизнь», а не «жисть», но считал, что с трибуны «жисть» звучит убедительнее, потому что народнее: против народа же не пойдешь!)
Если вдуматься, справедливо он говорил, логично, но, когда Кузьмич шел к трибуне, многие заранее смеялись. Наверное, потому смеялись, что речь повторялась сама по себе, а авралы повторялись сами по себе — в конце кварталов и помесячно тоже. Директор во время речей Кузьмича всегда кивал головой, а потом первый аплодировал — а что ему еще делать, если у Кузьмича орден Красного Знамени и мастер он неповторимый, на заводах министерства его по всей стране знали? Но когда собрался наконец на пенсию (в семьдесят лет), проводили, кажется, с облегчением. От завкома подарили лодку с мотором: говори теперь, Кузьмич, речи о загрязнении воды и оскудении рыбы!
Вот тогда и достались Игорю ребера: присматривался к нему Кузьмич, учил и подарил инструмент при уходе. Теперь таких реберов не достать.
Мишке Мирзоеву заботливая жена дает с собой громадные завтраки. Остальные в перерыв идут в столовую.
Недавно директор столовой ввел НОТ: комплексные обеды накладывают заранее, расставляют на подносы — подходи и бери. В результате почти уничтожились очереди, но и обеды, пока стоят, остывают. Однако Боря Климович не может увязать эти два обстоятельства: он сначала хвалит директора, что нет очередей, а потом, поднеся первую ложку, ругает за холодный суп. Он и сегодня начал было ругаться, но показалась Лена с подносом, и Боря отвлекся.
— Плывет Леночка, походка лодочкой, — умилился он.
Лена шла с подносом к столу, где сидели ее девочки, но с готовностью остановилась. За двумя сдвинутыми столами обедала почти вся бригада Ярыгина. Кроме Мишки, не хватало еще Пети Сысоева: он со своей Тамаркой сидел отдельно в углу.
— А, Клечикова, — сказал Егор. — Садись, у меня как раз к тебе дело.
И пододвинул ей стул. Лене пришлось сесть между Егором и Васей Лебедем, хотя ей хотелось оказаться рядом с Филипком.
— Слушай, ты же у нас страхделегат. Я собрался Копченова навестить, надо и тебе тоже.
Савва Копченов был бригадиром до Ярыгина, но уже год болел. Вспоминают его не так уж часто, но Егор в самом деле хотел его навестить, поговорить о бригадирстве, а когда увидел сейчас Лену, то и вдвойне захотел. Есть в Лене что-то привлекающее взгляды. Многие, может, и красивее ее, но она милей. Раньше Егор просто запрещал себе на нее смотреть: раз у него Оля — значит, только Оля, но теперь он с Олей поссорился, может быть, навсегда поссорился.
— Так что давай. Ты — от профсоюза, я — от бригады.
Лена чувствовала — такие оттенки она всегда чувствует, — что не в одном Копченове дело, но как было отказаться? Копченов давно болен, она страхделегат — все правильно.
— И я пойду, — некстати вмешался Боря Климович, — мы с Саввой старые друзья.
— Зачем же сразу всем, — с досадой сказал Егор. — Мы бы сегодня, ты бы завтра — и другу твоему вдвое больше развлечений.
— Нет, я хочу сегодня.
Боря упрям, это всем известно.
— Ну тогда ты — сегодня, мы — завтра.
— Нет, я завтра не могу, — быстро сказала Лена. — Завтра у нашей Люськи день рождения.
— Ну, значит, все сегодня, — покорился Егор.
Редко бывает так, чтобы выходило не по его, и Егор помрачнел.