Мирошников посмотрел на бригадира взглядом из тех, которые породили миф о Медузе Горгоне, молча повернулся и пошел. И многие действительно каменеют от таких взглядов, каменеют от страха, но Ярыгин только плечами дернул и пробормотал:
— Себя не уважать.
Ребята стояли над рольгангом с валками в руках, но дело не двигалось. Ясно, что у каждого есть что сказать.
— Давайте, ребята. Прения в перекур.
Не каждый месяц такое случается, охота бы обсудить. Но бригадир сказал, и пошла работа.
Каретка, на которую крепится пиноль, должна скользить но станине. А когда две металлические поверхности должны скользить одна по другой, тут не миновать притирки.
После обеда с Игорем работал Климович. Хотя тот гораздо старше и внешне держался покровительственно, когда доходило до дела, командовал Игорь. Он и сам не замечал, что командует, это выходило само собой. Если хотя бы двое работают вместе, они не могут быть полностью на равных, один невольно становится как бы бригадиром. Если бы Игорь осознал, что командует, он бы покраснел и стушевался, но он не осознавал — он решал, как лучше сделать, только и всего. Притирку Игорь, не колеблясь, поручил себе: он любит это дело.
Притирка — это целое священнодействие. Игорь отошел к своему верстаку, достал несколько банок и занялся алхимией. Он выложил в плошку, которую специально держал для такого случая, полстакана свиного жира и стал, размешивая, добавлять машинное масло. Масло сначала текло ручейками по поверхности (Игорь про себя называл эту картину: «Молочные реки, кисельные берега»), но постепенно равномерно пропитывало жир, который темнел и размягчался. Сначала он становился упругим, как тянучка, которая получается, если долго варить банку сгущенки (Игорь любит), потом вязким, как джем; еще масла, еще — и тут нужно уловить момент, когда смесь станет по консистенции как сгущенное молоко; не уловишь, пережижишь — начинай сначала, процесс необратимый: если снова добавлять для густоты свиной жир, ничего хорошего не получится — впрочем, с Игорем давно не случается, чтобы он пережижил. Потом он всыпал в полученную мазь корундового порошка — тоже на глаз, тоже надо чувствовать — и снова стал перемешивать. Сейчас почти все перешли на готовые пасты, хорошие пасты, ничего не скажешь, хотя многие старики их ругают, но старики, известно, уверены, что в старое время все делалось добротнее (Игорь раз подловил самого Кузьмича: «В твое время и телевизоры были лучше?» — «Ага, лучше!» — радостно подтвердил старик, и только когда все засмеялись, понял — покраснел, топнул ногой); Игорь, понятно, так думать не может, но уважение к своему чутью, глазомеру и собственным приспособлениям, секретам — это от стариков перенял. Потому и составляет пасту собственноручно.
Когда паста была готова — она так нравилась Игорю, что хотелось попробовать на язык, — он взял тяжелый чугунный притир (тоже от Кузьмича достался, так и прилипает к руке) и стал густо намазывать рабочее зеркало. Бутерброд получился аппетитный.
У Игоря вообще часто возникают вкусовые ассоциации; наверное, это пошло с детства: когда он первый раз услышал афоризм «уголь — хлеб промышленности», у него рот наполнился слюной, так живо он представил толстую сильную Промышленность, как она черпает горстями уголь и жует, жует — вкусно ей, сытно! И теперь, если бы его спросили, какой он, уголь, Игорь бы ответил: «Сытный».