Только сейчас заметили, что Пети нет. Неужели все убежали, не заметив лежащего обожженного Петю?! Неужели по нему, беспомощному, хлещет реактивная струя?!
Вася Лебедь оторвал от себя Надю.
— Я его вытащу!
— Рука, больше никого не пускай! — и Егор побежал за Васей.
По-прежнему яростно металась белая ракета. На голубых боках кислородного баллона кое-где появились коричневые пятна. Дымились стоящие здесь неизвестно зачем электромоторы. Пети не было.
Пети не было!
Надо было уходить. Скорей уходить! И невозможно было уйти без Пети. Вдруг он тут, вопреки всякой очевидности тут, лежит в каком-нибудь темном углу?! Горящий ацетилен слепит глаза, трудно осмотреться как следует! Невозможно было им уйти, потому что невозможно им будет жить, если они уйдут второй раз, оставив погибать беспомощного друга!
Какие зловещие коричневые пятна! Обожженная краска. Кислород нагрелся, давление возросло. Сколько еще секунд до взрыва?!
И вдруг самозванная ракета остановилась. Реактивная струя еще хлестала из нее, но давление упало. Вой стал тише, басовитее. Струя хлестала сантиметрах в двадцати мимо верхушки кислородного баллона. Остановись ракета чуть под другим углом — и неподвижное пламя уперлось бы в голубой бок. И тогда — конец.
Струя укорачивалась на глазах, вой перешел в шипение. Ацетилен в баллоне кончался. Все. Пламя погасло. И в тишине слышалось только негромкое, совсем другого тона шипение. Это шел кислород из редуктора.
А Пети в самом деле не было.
Подошел Мирошников, бросился к электромоторам.
— Сгорели! Обмотки сгорели. Ну, Ярыгин, ты за это ответишь! Спасательные работы сорвал.
— Это вы ответите, что на негодном оборудовании заставили работать!
Как Егор его ненавидел! Всего — нелепую лысину с чубчиком, широкие скулы и маленькую челюсть.
— Я? Я не заставлял! — никогда еще на лице Мирошникова не было такого решительного выражения. — Не заставлял, запомни. Посоветовал, и все. Он сам решил.
— При мне дело было.
— При тебе я его просил. Он отказался, я ушел. А потом он сам решил. Сознательность заговорила, не хотел подводить цех.
— Да вы… да вы!..
— Не нервничай, Ярыгин, не нервничай, помни, что нервные клетки не восстанавливаются.
Тамара схватила Егора за плечо.
— Где Петя, где?!
Егор беспомощно оглянулся и увидел Петю: жалко улыбаясь, тот спускался с эстакады по железной лестнице, держась за красные, как хоккейные ворота, перила. Неудавшийся вратарь. Тамара бросилась ему на шею.
Ароныч горестно вздыхал над сгоревшими моторами. Егор надвинулся на него.
— Слышал? Он теперь хочет с больной головы на здоровую!
От пережитого Егор еще плохо соображал, ему казалось, все должны быть на его стороне, он не принимал в расчет, что Ароныч может искренне думать иначе, да и зависит Ароныч от Мирошникова больше, чем Егор.
— Поговорить бы с ним как с мужчиной, а, Ароныч?
— Обожди, Ярыгин, не нервничай. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются.
— Дались вам мои нервы! Все заботятся о нервах! Что здесь, цех или больница?!
У проходной Егор ждал Лену — идти навещать Копченова. И Боря Климович вертелся тут же, не раздумал. Появилась Лена, сказала:
— Пошли, мальчики, — и взяла обоих под руки — уравняла.
По дороге купили апельсинов; Лена настаивала еще и на букете цветов, но Боря сказал:
— Знаю я его. Испугается. Скажет: вы что — на похороны?
— А что с ним такое?
— Не знаешь? А еще страхделегат. — Егор обрадовался, что может объяснять, поучать ее. — Болезнь новую придумали. Не сразу и выговоришь правильно: «коллагеноз».
— Ну и что?
— Плохо. Новые болезни всегда сильно действуют. На инвалидность перевели.
— А берегся всю жизнь, берегся! — злорадно сказал Боря. — Ни выпить толком, ничего. Вот и доберется. Только зря у нас в курилке плакат висит. Ты ведь, Леночка, не была у нас в курилке? Ваша сестра почему-то в уборной курит. В человечье легкое вцепился рак и подпись: «От куренья семейная драма». А кто-то приписал: «И от невыполнения плана». Это-то вернее: настоящая драма, когда премии не платят.
— Так ведь и правда вредно, — добродетельно сказала Лена. — Наука доказала.
— Наука! А я тебе так скажу: понемножку курить опасно, вот как вы, бабы, балуетесь, потому что поначалу табак только разрыхляет внутренности, а если прокуриться как следует, тогда все внутри задубится, а уж тогда не то что болезнь — серная кислота не проймет.
Егор засмеялся:
— Тебя давно в медицинской академии ждут.
— Очень нужно. Они там только собак бьют. А если курить — здоровью вредить, как везде у нас пишут, то почему мой батя меньше трех пачек не курил, а чтоб простудиться — хоть на морозе мог спать, а? И спал не раз с перепою. То-то и дело, что за него простуде никак было не зацепиться. Простуда рыхлость любит, а он — дуб!