— Чего ж он до ста лет не живет? Раньше времени умер.
— Чего! Срок, значит, пришел. Выпил чего-то вместо спирта — вот и отдал концы. А так бы жил до ста.
В комнате у бывшего бригадира пахло лекарствами и еще чем-то неприятно сладковатым. Шторы задернуты, горит ночник.
— Чего это ты в потемках? — с порога спросил Егор. — День на дворе.
— Для меня теперь что день, что ночь, — сказал Савва слабым голосом. — Да, пришел мне конец, отгулял. Врач ко мне и не хочет заходить. А чего ему заходить? Кому охота с безнадежным возиться?
— Что ты, Савва, ты еще нас переживешь! — с фальшивой бодростью объявил Боря.
— Да бросьте вы о болячках, — перебил Егор. — Мы к тебе посоветоваться. Сегодня Мирошников такое отколол! Представляешь, притащил Петьке гнилой баллон…
— Мне теперь не до этого, — не дал себя отвлечь Савва. — Как подумаю, что и до пятидесяти не дожил… Думаешь, я ночью сплю? То под вздохом кольнет, то кости начнут ныть. Так не лечь, так не лечь.
— Обожди, ты послушай. Вот еще такое дело: на прошлой неделе является на участок главный технолог, а с ним девочка с секундомером. Такая, знаешь, фря…
— Мне теперь разве интересно?
А Лена в это время молча сновала по комнате — что-то прибирала, вытирала, переставляла.
— У меня вот сегодня с утра в боку колет. Вот здесь. — Савва приподнял рубашку. — А если хоть грамм поем — изжога. Такая изжога, будто весь желудок загнивает и пахнет, как тухлое мясо. Вот понюхай, как у меня изо рта пахнет.
— Ну знаешь! — Егор вскочил. — Зануда ты! Кому интересно, как ты пахнешь!
Савва приподнялся. С ввалившимися глазами, худой, он был похож на мученика со старинной иконы.
— А зачем ты пришел, если тебе неинтересно?! Зачем пришел, если посочувствовать не можешь?
— Затем, что думал — ты человек. А настоящие люди о своих болячках только врачу говорят, и то неохотно. Что я — вылечу тебя? Так зачем говорить напрасно?
— Так ведь умру я скоро.
— Ну и что? Будь человеком до конца!
— Не умрешь ты, Саввушка, не умрешь. И не такие поправляются, — засуетился Боря.
И долго еще рассказывал про силу новых лекарств и тут же про старичка из Вырицы, который лечит травами. Егор отошел к окну, приоткрыл штору.
Наконец вышли на улицу.
— Бессердечный ты, — сказал Боря.
— А зачем врать? Ну умрет, так напоследок надо вдвойне жизнью интересоваться. А он наоборот: еще жив, а все равно что умер — ничем не интересуется, кроме тухлого запаха.
— Все равно бессердечный, — сказал Боря. — Что тебе, жалко утешить?
— Не люблю врать.
Боря махнул рукой:
— У ларька с пьяницей поговорить — и то душевнее.
И пошел в другую сторону.
— Правда, Егор, зачем ты так? — сказала Лена.
— Да что такого?! Оставайся до конца человеком — вот чего хочу. Павлов умирал и ощущения свои диктовал! Вот человек.
— Ну а Савва так не может. Ну и что?
— То, что плохо. Себя надо уважать.
— Чего ж ему — радоваться, что до пятидесяти не дожил?
— Во-первых, он еще не умер. Будет самое сметное, если и правда нас переживет; не рак все-таки. Ну, а во-вторых, раз судьба такая, так встреть судьбу с достоинством! Слыхала, парня с «Арсенала» убили? Пристала шпана к его девчонке, а он заступился. Тоже судьба: пошел бы другой улицей, ничего бы не случилось. А ведь мог бы уйти, ее бросить, они ему, говорят, предлагали. Такой бы Савва ушел. И сказал бы: «Что я мог сделать, когда их семеро». А он остался. Потому что себя уважал. Как бы ему потом жить?
— Может, любил просто? Не думал про уважение. И скажи, ты уверен, что заступился бы?
— Знаешь, это все-таки похоже на подвиг, а смешно про себя сказать: я уверен, что смогу совершить подвиг! Надеюсь, что смогу. Но пока не приходилось.
— Уж так ты все время прав. Хоть бы засомневался когда-нибудь.
— А вдруг и в самом деле прав? Что я, с Мирошниковым сегодня не прав был?
— Прав.
— Вот видишь. И с Саввой нрав. Ты не привыкла, чтобы с человека достоинство требовать. А надо. Так что и с Саввой прав.
— Все равно надо иногда сомневаться на всякий случай. Ведь вдруг когда-нибудь и неправ окажешься. А двинешь напролом.
— Много сомневаться, так ничего и не сделаешь. Будешь только сидеть и сомневаться. Чехов про таких писал. Проходила небось по литературе.