Потом пенсии. Многие слишком рано уходят. В шестьдесят лет он еще мужчина в соку, жениться может — и на пенсию. На свой сад у него сил хватает, на охоту-рыбалку хватает, а на работу — нет? Он бы ввел пенсии по заключению врача. Некоторым, может быть, и раньше, зато большинству — позже.
А самовольные увольнения! Вот в чем бич всякого директора. Следовательно, без уважительных причин не увольнять! А уважительных причин совсем мало: переезд в другой город по семейным обстоятельствам, невозможность предоставить работу, соответствующую квалификации. Вот и все.
А неуважение к начальникам!..
А уродливые моды!..
Другие, если приходит им в голову ценная мысль, пишут проекты. А Борис Евгеньевич таит про себя. Ждет своего часа. Чтобы не достались другим его лавры. Чтобы самолично внедрять свои утопии. Одни считают его дельным служакой, другие — несносным педантом, но никто не знает настоящего Мирошникова, не догадывается, что под оболочкой скромного среднего начальника таится личность опасная.
Борис Евгеньевич до миража, до галлюцинации ясно представляет, как сидит он в своем будущем кабинете (дубовые панели, ласкающий ноги ковер) и преобразует. От наплыва мыслей сердце бьется толчками, руки тянутся к перу, перо к бумаге. Входит секретарь (у значительных людей всегда секретари — корректные молодые люди в безукоризненных костюмах, со знанием языков) и докладывает о первых итогах, первых триумфах. Заголовки в газетах: «План Мирошникова в действии! Новая ступень производства!» Вот тогда начнется настоящая жизнь Бориса Евгеньевича. Достойная его жизнь!
И этой будущей настоящей жизни может помешать (поистине, никогда не знаешь, где поскользнешься!) своевольство Ярыгина, узколобость, которую тот считает принципиальностью. Глупо и невозможно, чтобы так хорошо идущая служба была нелепо испорчена! Поэтому Борис Евгеньевич решил принять свои меры. Он вызвал Сысоева.
Когда сталкиваются два человека и одному нужно другого в чем-нибудь убедить, последнюю роль играют логические доводы, просьбы, даже угрозы, — спор решается до того, как сказано первое слово, и решает его… Психология не дала еще строго научного определения этому феномену; можно назвать его силой характера, можно — устойчивостью натуры; Мирошников, имея техническое образование и потому стремясь ввести количественные оценки, определяет его про себя как уровень психического потенциала: у кого потенциал выше, тот и оказывается прав. И благо тому, в ком заложен чувствительный прибор, мгновенно регистрирующий потенциал собеседника, — это предохраняет от многих ошибок, позволяет сразу выбрать правильную линию поведения. Но трижды благо тому, чей потенциал так высок, что не нуждается ни в каких приборах!
Мирошников таким прибором обладает — да и никак нельзя человеку растущему, с перспективой, без такого прибора! И едва Сысоев вошел, Борис Евгеньевич сразу успокоился: потенциал Сысоева оказался заметно ниже его собственного. (Прежние измерения значения не имеют, ибо потенциал подвержен значительным колебаниям.)
— Ну что, Сысоев, не ушибло тебя тогда струей? Не контузило? — Мирошников старался придать своему голосу оттенок веселой мудрости: дескать, он заранее знал, что ничего страшного произойти не может, но теперь не укоряет струсившего Петю или, по крайней мере, старается смягчить укор веселостью.
— Нет, Борис Евгеньевич, обошлось, — Петя отвечал застенчиво, словно ему было немного неловко, что обошлось.
— Ну вот, видишь. Как говорится, черт, он всегда не так страшен, когда присмотришься поближе. Да. Что теперь делать собираешься? — Вот в чем искусство: во внезапном переходе! Начать благодушно, размягчить, размагнитить — и вдруг резкий вопрос, как выстрел.
— Как что? — растерялся Сысоев, еще сам не знает, откуда угроза, а уже испугался. — Как что? Работать.
— Это, конечно, правильно, что работать. Вопрос: как работать? — Неопределенность; очень важно как можно дольше сохранять неопределенность. «Как работать?» — значит, раньше работал не так, плохо работал, а в чем не так, почему плохо — догадайся сам.
— А чего? Чем я плохо? Норму всегда выполняю. Опять же сварка — я как слесарь не обязан! — засуетился, бросился оправдываться, а в чем оправдываться — и сам не знает.
— Это само собой, это, я скажу, твой элементарный долг. Об этом и говорить нечего. Хотя тоже: с перерыва, бывает, опаздываешь, травма в обеденный перерыв — тоже не похвально. Ну ладно, а если взглянуть серьезнее? В аварийный момент рабочее место бросил? Бросил. Мер к спасению государственного имущества не принял? Не принял. А за это знаешь?! — На лице Мирошникова отразилось благоговение перед чем-то высшим, что не обсуждается, а принимается безоговорочно. — Да за это знаешь?!