И то, ко всем одинаково беспощадно время, да, знать, не ко всем одинаково милостиво… Хоть и к сорока подошло уже Юрию, да все равно безо времени он состарился.
И то, знать, иной год десяти стоит! Ей-богу, хочется локти грызть от досады — да не достать их, как не понять, в чем и когда жизнь его обманула?
«А ведь обманула, обманула!..» — нахохлившись, как петух на насесте, во тьме возка кривит Юрий тонкие злые губы в горькой усмешке.
Однако Русь он смирил. Смирение ее выменял у татар на долги. По тем долгам расплатился с лихвою и кровью и серебром. Сами новгородцы с царским почетом приняли его у Святой Софии, по обычаю на словоблудном вече клялись в верности и любви, архиепископ Василий вкруг него дымами кадильными помавал, в любых-то делах обещал заступничество перед Богом… Не стали противиться новгородцы Юрию даже тогда, когда в их земле он себе столь льгот да выгоды взял, сколь до него ни Невский, ни сын его Андрей Городецкий, ни Михаил Тверской никогда не имели. То-то! Почуяли верную, настоящую мощь. Только кивали: правь нами, батюшка, правь! Под мягкой да слабой рукой Афанасия — ан умер любезный брат! — знать, и новгородцы соскучились по крепкой и твердой воле. Что ж, не одним новгородцам, кажется, готов был Юрий ту волю явить! Н-да, готов был, кажется, да, ведать, силы-то сжать кулак недостало. Над Русью-то смолоду править надобно. Истинно, как девка она своевольная, ядреная да лукавая: полюбит — так вознесет, как деда Александра Ярославича вознесла, разлюбит — так опалит, как многих опалила, ну а почувствует слабину — так пощады не даст — засмеет, отвернется в презрении и не вспомнит, как звать тебя, величать! Над сильным-то не смеются!
Юрий Данилович ударил кулаком в обитую мехом стенку возка, пронзительно, как кричит крыса на родах, скрипнул зубами, вспомнив, с каким неприкрытым ехидством да явленным зубоскальством провожали его на сей раз новгородцы.
«Ништо, припомню я вам! — шипит он, как снег на жаровне. — Погодьте, вобью зубы-то в глотки!..»
Ан было над чем посмеяться и на что позлобствовать новгородцам. Хотя — не знал того Юрин — и смеялись-то, и злобствовали новгородцы более на себя. Им теперь на века забава да удивление: столь сил и лет положить на борьбу с Михаилом, чтоб на уши натянуть московский колпак!
А ведь и действительно точно в насмешку обрушились на великого князя неудачи одна досадней другой. Под Выборгом, сколь ни бился, так и не сумел сломить шведов. И стены пороками бил, и подкоп рыл, и людишек в приступ кидал — все без толку, шведам лишь на потеху. А новгородцам-то смех чужой — вилы в бок! Так не солоно хлебавши и воротился. Чтобы пополнить казну на войну, чуть лишь (вовсе не так, как владимирцев, костромичей или прочих-то русских) прижал плотников, так они едва не в колокол вдарили, уж готовы были на вече кричать: уходи, мол, не люб ты нам боле! Истинно, чем богаче, тем и прижимистей люди! Ишь как им надобно: и шведов прогнать, и вернуться с прибытком, и самим-то не раскошелиться. Едва примирился с ними.
Дальше — больше! Брат Иван сделал каверзу, да такую, какую Юрий при всей Ивановой низости и ждать-то не мог. Покуда Юрий Русью да Новгородом заботился, вынул с-под зада отчий московский стол. Али не сам Юрий еще лет восемь тому назад доброй волей отдал младшему брату правление над Москвой? Али он мешал ему в отчине? Так нет же, воспользовался Ивашка случаем, поймал Юрия на простоте, выхлопотал-таки у Узбека тамгу на Москву! И теперь — это же только вдуматься, какая подлая каверза! — коли, не приведи того Господи, случится замять преступника на Руси или в том же неверном Новгороде, так он, Юрий, наследник и любимец отцов, вовсе останется без удела?! Это он-то! Который, жизни своей не щадя, с седла не слезая, столь примыслил к Москве земель. Ради кого ратоборничал он можайцев, села переяславские выкупал, теснил коломенцев да рязанцев, да вспомнишь ли всех-то, на кого ради той отцовой Москвы он невзначай наехал? Неужто и впрямь все, что по праву принадлежало ему, что добыто лишь его ратной доблестью, отныне отступило Ивашке, который со двора-то лишний раз выйти забаивается, в седле-то точно куль с говном непривязанный бултыхается? Ох, Иван, ох, Иван!..
Никогда не верил Юрий брату. Так прав был! Первый враг и тот не мог бы нанести раны мучительней и кровавей, чем та, что нанес ему льстивый да лживый единоутробник. Вот она, благодарность-то братова! Да надо, ить, было такое злодейство умыслить и исполнить его без войны, без крови, одними лишь коварными словесами. Истинно, на то лишь Иван и сподобен!