Я устроилась в королевском бархатном алом кресле. Ох, слишком он заботился о комфорте и злате — думай он хоть в половину так же о державе…
Я вновь осмотрела взглядом хаос на столе. В моём распоряжении было мало времени, а на уборку пошло бы, наверное, несколько часов, но я должна была задействовать свои сильные стороны. Хотелось разработать систему, разложить всё по частям, пока передо мной не раскинется вся картина.
Летели часы, армия Стэна была всё ближе и ближе к столице, а я ничего не нашла. Ни слова о Фицрое, ни слова о банкете, ни слова об убийствах. Несколько писем от дворян, какие-то примечания на законопроектах, просьбы советников. Записка от Холта с предупреждением о праздновании дня рождения — но ни слова в ответ от короля.
Одно письмо пришло напрямую от Расмуса Холта. Он просил короля подумать о том, чтобы использовать украшающее часовню золото для поддержки жертв наводнения на западе, но король приказал ему поискать ресурсы получше. Я провела пальцем по подписи Холта — да, ещё вчера я добавила бы это к списку причин, по которым Холт мог стать убийцей, почему ненавидел короля и мечтал о новом режиме, но теперь не была уверена. Он пояснил своё появление при дворце, подтвердил, что поддерживает благотворительность и регилиозную чистоту — а это не мотив для убийства.э
После того, как я обыскала весь стол, бросилась рыскать по полу, пытаясь отыскать выпавшие страницы. Ничего стоящего — и я бросилась к книгам на полках, принялась перебирать их, искать хоть что-то среди страниц.
За одной из штор оказалась мусорная корзина, полная доверху.
Незаконченные письма, перечёркнутые слова и сплошной дух разочарования. — но не сыскала ничего полезного.
Через несколько часов на королевском столе стояли аккуратные, упорядоченные по темам стопки писем — и я не отыскала ничего, кроме потерянных в беспорядке монет. Я откинулась на спинку кресла, смеживая веки. Я ничего не нашла — ничего полезного.
Нет, больше оставаться в этой комнате я не могла. Следовало размять ноги, посмотреть другие комнаты, поискать…
Я выскользнула из кабинета и замерла — напротив двери висел огромный пейзаж. Прежде его прятала темнота, но теперь он словно притягивал мой взгляд.
Оранжевые, жёлтые от лучей заходящего солнца холмы. Небо радужное и яркое, закат — ало-синий, — и полоса почти золотого…
Такого, как в пироге. Такого, как тот краситель на кончиках моих пальцев. Я подошла ближе, пока едва ли носом не ткнулась в холст. Искала подпись, признак происхождения — но ничего не было, и я вытащила картину из массивной золотой рамы.
Внутрь была сунута записка.
«Я вижу эти холмы из окна своей усадьбы и вспоминаю о вашей великолепной компании. Надеюсь, совсем скоро смогу вернуться к вам».
И подпись.
Мадлен Вольф.
Тридцать
Королевски-жёлтый украшал небо. Цвет, который, как говорила Мадлен, никогда ей прежде не встречался. Настолько дорогой и редкий, что король посылал за тысячи миль, чтобы его заполучить.
Кто-то рассказал ему об этом свете, подтолкнул к этой идее. Мадлен — близка к нему, и единственная художница, которую я знала. Она воспользовалась этим цветом — и лгала о нём.
Я закрыла глаза ладонями — думать, думать… Я уже обвинила того, кого любила. Стоит ли обвинять вторую — из-за картины? Такие малые доказательства — и такой риск! Лгать о веровании. Лгать о том, что потеряли. Лгать о мазках на пейзаже.
Думать. Думать. У Фицроя была причина заставить отца замолчать, но убивать всех, не получив трон? Помогать мне в моем исследовании, защищать от Стэна? Я видела его в Форте утром после банкета — и после своей коронации тоже. Он был обезумевшим. Не понимал, что происходит, не верил в реальность окружающего его ада.
Я плохо разбиралась в людях, но Фицрой… Насколько же он был искренен! Да, он хотел бы хорошим придворным, он умел играть, но я видела его чувства, видела его без маски — видела ту ужасающую агонию…
Мадлен пыла печальной. Огорчённой. Но в этом удивительном, сложном образе совершенной Мадлен не было беспорядочности Фицроя и Наоми. И она не была в столице во время нападения — в полной безопасности, вольна от подозрений… Если б я не покинула дворец — она получила бы трон. И если б яд был в пищевом красителе, если б его включили в рецепт по приказу короля… Кто бы заподозрил её в убийстве, даже если она просто художница, что прежде использовала этот цвет?!
Она сказала, что отсутствовала из-за неизвестной болезни. Её называли меланхолией, но Мадлен говорила, что от тоски живот не болит — признак лёгкого отравления мышьяком. Мышьяком, который она использовала в красках…