Один из приглашённых встал. Он сжимал в руках свой золотой кубок, кивнул моему столу, слегка улыбнулся.
— Тост! — промолвил он, и голос его звоном разнёсся по залу. — За нашу законную королеву, что защитит нас от всех несчастий! — он высоко вскинул кубок и сделал большой глоток — все в зале последовали её примеру
Я замерла. Слова звучали почтительно, но в них таилось что-то зловещее — намёк на то, что я не законная королева. Он будто бы отметил, что есть кто-то, кто заслужил право на этот трон больше, чем я.
Я должна была что-то сделать. Что-то сказать, отреагировать как-нибудь и поставить его на место, взять ситуацию под свой контроль — но в моей голове было так пусто! Я не могла сейчас ошибиться — но что же делать? Нельзя принять намёк на угрозу… Надо ответить и воспользоваться самыми красивыми словами, самой красивой улыбкой… Но ведь во мне ничего этого не было!
Рядом со мной отец и Холт подняли кубки. И мне тоже следовало — или просто кивнуть, или сделать хоть что-нибудь… но моё сердце колотилось всё быстрее, руки дрожали, и я едва-едва могла двигаться, а уж о дыхании не было и речи…
Звон стекла. Я подскочила на месте — и все уставились на Фицроя, что улыбался, глядя на разбитый кувшин, точнее, его осколки у своих ног. Красным пятном на полу растеклось вино.
— Простите меня, Ваше Величество, — протянул он, вот только в его тоне не было ни единой капельки извинения, даже намёка на что-нибудь подобное. — Моя рука соскользнула, вот и получилось… Кажется, этой ночью я буду выступать вместо шута, вот и всё…
Я заставила себя кивнуть ему.
Он был совсем не тем парнем, с которым я разговаривала в подземельях, вновь вернулся в свою прежнюю шкуру, но дыхание вернулось ко мне, а мир прояснился.
— О, типичный Фицрой, — хохотнул мужчина рядом с ним, и голос его разлился мёдом по всему залу. — Такой невнимательный в самый ответственный момент.
Все рассмеялись, и разговор потёк живее и веселее.
Я попыталась поймать взгляд Фицроя, но он вновь не смотрел на меня.
Четырнадцать
Я наконец-то улеглась на кровать, и Дэгни выгнулась рядом со мной. В комнате было совсем темно, но мне казалось, что я всё ещё вижу узоры на балдахине, вышитые красные птицы, пантеры, что гоняются за ними, сверкающие звезды…
На рассвете будут проходить похороны. Похороны… Я повернулась на бок — да, я только на одних похоронах прежде бывала, и о тех мне хотелось вспоминать меньше всего на свете.
Они все повторяли, что моя мама умерла, и эти слова кружились в голове — они так жалели, так жалели… А я тогда им не верила. Потом наступили похороны — мой единственный шанс проститься с нею. Вокруг нас собралась толпа, и мне было так интересно, что там происходит, а ещё я ненавидела, что они воровали у меня секундочки — ведь никто из них не имел права находиться рядом с нею, только я одна. А потом я вдруг осознала, что моя мама пропала, она больше никогда не вернётся, никогда… Я не помнила, что было дальше — мне рассказывали люди. Я кричала, не дала священнику подойти к телу, отпиралась руками и ногами…
А завтра я должна разделить народное горе и сделать вид, что оно моё. Никого из тех, кого я любила, завтра вспоминать не будут. Я ничего не потеряла. И всё равно должна стоять перед ними такая, будто бы моя печаль имеет самое большое значение.
Я этого не вынесу. Я пошатнулась, встала с кровати — нужно отвлечься, нужно сделать что-то, отправиться в лабораторию. Там я наконец-то погружусь с головой в работу, займусь своими ядами — и никто больше не посмеет никого отравить.
Но когда я добралась до темницы, дверь в мою лабораторию была приоткрыта. Я её слегка толкнула, позволяя петлям заскрипеть.
Внутри сидел Фицрой, скользя взглядом по моим заметкам. Его светлые волосы были всколочены, глаза — мутными, и он вскинул голову, услышав мои шаги, и коротко кивнул. Вновь пропал тот харизматичный дворянин, которого я знала, оставив что-то новое, мягкое… Мне хотелось вырвать свои бумаги из его рук, защитить от него свои мысли… А ещё положить руку ему на плечо и немного успокоить.