В других случаях озлобленность молодых радикалов отчасти, по крайней мере, проистекала из их негодования на собственных родителей. Именно это происходило с детьми бывших нацистов в Западной Германии (см. главу 6) и кое-где в Америке. Джефф Шеро Найтбирд вырос в Техасе, а его отец был полковником запаса ВВС. Вступление в организацию «Студенты за демократическое общество» означало для него безусловный разрыв с семьей: это было похоже на «присоединение к христианской секте» в Древнем Риме48. Однако таких примеров было немного. Даже те американские политики, которые вели войну во Вьетнаме, были в основном демократами, а некоторые из них и вовсе считали себя либералами. Когда их дети присоединялись к антивоенному движению, гнев с обеих сторон был столь велик, что мог порой обернуться реальным заболеванием. Тем не менее отношения между отцами и детьми — иногда посредниками в них выступали матери, которые сами не одобряли войну, — редко разрывались окончательно и бесповоротно. Стэнли Ресо был министром армии США; но его сын, приехав в Вашингтон на антивоенную демонстрацию, накануне ночевал в семейном доме, причем вместе с друзьями. Когда в 1966 году антивоенные активисты пикетировали загородный дом министра обороны Роберта Макнамары, его семнадцатилетний сын Крейг вышел поговорить с ними. Он хотел выразить свое сочувствие их делу, но одновременно надеялся «смягчить ситуацию» для отца49.
В целом родители студентов-радикалов зачастую сами были левыми или, по крайней мере, «либералами». Так, отцы и матери большинства студентов Лондонской школы экономики, поддерживавших протесты, на выборах неизменно голосовали за левых. На ситуацию, кстати, любопытно было бы взглянуть под фрейдистским углом вековечного конфликта отца и сына, поскольку наблюдалась очевидная корреляция между политическими взглядами матерей и их детей-активистов50. Та же тенденция прослеживается и в случае с молодыми людьми из Бостона, отказавшимися служить. Среди их отцов 54 % поддерживали Демократическую партию, а 35,7 % были либеральными демократами; среди матерей сторонницы демократов составляли 83,8 %, а либеральными демократками были 39,7 %51. Иногда матери, задетые первыми импульсами борьбы за освобождение женщин, начинали выступать против властей в той же манере, что и их недовольные дети. В Швейцарии дочь ортодоксальных коммунистов, вступив в троцкистскую Лигу марксистов-революционеров (Ligue Marxiste Révolutionnaire), вдруг с удивлением обнаружила, что ее мать стала членом еще более радикальной маоистской группы «Перелом» (Rupture)52.
В лихорадочной обстановке 1968 года, когда даже социал-демократию подчас записывали в лагерь крайне правых, родители-левоцентристы разделяли взгляды своих детей отнюдь не во всем. Однако они поддерживали право детей на протест, даже если методы реализации этого права им не нравились. В Великобритании борьба с руководством художественных школ, в которых протесты подавлялись особенно жестко, нередко возглавлялась самими родителями. Само наличие отца и матери, просто ставивших под сомнение существующую власть, уже могло подтолкнуть ребенка к радикализму. По словам Генри Киссинджера, неистово обличавшие его студенты «воспитывались скептиками, релятивистами и психиатрами»53.
Иногда семейные узы полностью нивелировали политические различия. Норберто Боббио, ведущему ученому Туринского университета, пришлось иметь дело со студенческим захватом его вуза. Надо сказать, что, будучи демократическим социалистом и приверженцем верховенства права, Боббио не имел с протестующими почти ничего общего, но при этом на протяжении всей акции он поддерживал прекрасные отношения с сыном, который тоже участвовал в захвате. Пьеру Мендес-Франсу в 1968 году было слегка за шестьдесят, и он к тому времени был состоявшимся политиком, что вовсе не мешало его добрым отношениям с племянником-маоистом Тьенно Грумбахом. Даже министр обороны Великобритании Денис Хили, который порой настолько бурно выражал свою враждебность к студенческим демонстрациям, что полицейским кордонам приходилось защищать не его от бунтующего студенчества, а наоборот, оставался близок со своим семнадцатилетним сыном, который в 1968 году участвовал в парижских протестах.
Как представляется, ключевым вопросом тогда было не то, разделяют ли представители старшего поколения те или иные идеи своих детей, а то, были ли они готовы с одобрением относиться к прогрессу и инакомыслию как к таковым. Многие левоцентристы, находящиеся в средних летах, поддерживали как первое, так и второе. Даже Эдвард Хит, лидер британской Консервативной партии и воплощение записного конформизма, напоминал, что и он в студенческой молодости ходил на демонстрации против фашизма и в поддержку республиканской Испании.