Противники студенческих протестов нередко видели в них разгул дикого мещанства, угрожающий как самой учености, так и академическому авторитету. Десакрализация книги была важнейшей составляющей 68-го. Гвидо Виале, харизматичная фигура среди левого студенчества Турина, говорил, что книги «столь же плохи, как и профессора»38. Страх того, что университетские библиотеки могут пострадать от беспорядков, для некоторых ученых превратился в навязчивую идею: например, Дэвид Ландес из Гарвардского университета говорил, что готов стрелять в студентов, если они все-таки атакуют библиотеки39.
И тем не менее студенты-радикалы иногда демонстрировали трогательную привязанность к писаному слову. Члены одной датской коммуны признавались в том, что книги являются для них той формой частной собственности, от которой очень трудно отказаться40. На протяжении нескольких лет после отчисления из университета политический активист и лидер лондонского сквота Фил Коэн находил уединение в читальном зале Британского музея, а в качестве подзаголовка к своим мемуарам он выбрал слова «Библиофил-радикал». Подбирая потенциальных рекрутов для организации «Студенты за демократическое общество», Джордж Броси из Карлтон-колледжа в Миннесоте проверял библиотечные формуляры: он знал, что определенные книги читают в основном люди с левыми взглядами41. В 68-м само право доступа в библиотеки иногда превращалось в политическое требование. Студенты Трентского университета в Италии хотели получить от администрации «библиотеку в американском стиле… по максимуму реализующую отношения человека и книги: никаких посредников, все книги на открытых стеллажах и на расстоянии вытянутой руки»42.
Бывало и так, что в 68-м ученые испытывали удивлявшее самих их ощущение обновления — своеобразное второе дыхание. Дидье Анзье из университета в Нантере писал: «Мои студенты чувствовали, что я, погруженный в рутину, не слишком интересуюсь ими. Им надоела моя скука, а я изнемогал от того, что скучали они. Но в то время [в период майского восстания 1968 года] университет вновь заинтересовал меня»43. Даже Барри Саппл, стоявший на страже порядка в Сассекском университете, признавал, что получал заряд энтузиазма от той драмы, которая разворачивалась у него на глазах.
Несмотря на используемую студентами зловещую риторику, бóльшую часть их требований университеты вполне могли удовлетворить. И действительно, студенческие протесты зачастую озарялись неожиданными вспышками консенсуса. В Нантере студенты-радикалы вошли в состав комиссий, созданных для обсуждения назревших перемен в преподавании. При этом даже самые решительные новшества 68-го оборачивались порой вполне умеренными результатами. Эдгар Фор, хитроумный политик-центрист, который стал министром образования после майских событий во Франции, помог создать новый университетский кампус в Венсене, который располагался в блочных корпусах и открылся в 1969 году. Это место стало настоящим интеллектуальным домом для радикальных мыслителей — таких, как Мишель Фуко. Кроме того, здесь принимали студентов, у которых отсутствовали общепринятые квалификации. Как, вероятно, и ожидал Фор, в долгосрочной перспективе страсти улеглись даже здесь — отчасти из-за того, что в этом парижском университете учились относительно взрослые студенты из рабочих семей, ожидания которых от приобретения образования оказались весьма стандартными44.
Несмотря на то что некоторые студенты в ходе протестов 68-го или после них покинули университеты ради того, чтобы устроиться на заводы, стать профессиональными активистами или даже уйти в подполье, гораздо больше было тех, кто остался на студенческой скамье или вернулся в свои вузы позднее. В 2006 году Том Хайден наконец-то опубликовал свою магистерскую диссертацию, которую начал писать в начале 1960-х45. Гвидо Виале, который в 1968 году призывал к уничтожению книг, стал, подобно другим, социологом. Исследование, посвященное американским радикалам 1960-х, свидетельствует, что через тридцать лет 17 % из проанализированной выборки оказались профессорами46. Изучавший радикалов 1960-х годов и симпатизировавший им Дик Флакс, который до начала социологической карьеры сам был членом организации «Студенты за демократическое общество», приходит к следующему выводу: «Академия сделалась одной из немногих институциональных площадок, где бывшие студенческие активисты могли рассчитывать на какие-то перспективы роста и экономическую стабильность, в то же время не чувствуя необходимости жертвовать своими убеждениями»47.