По дороге домой мои дети предусмотрительно заботились о том, чтобы я не уснула за рулем — задача не из легких, учитывая, что по ночам я в среднем сплю минут одиннадцать, — пересказывая мне на полной громкости (в одно ухо) длинную и запутанную историю о крысе Сникерсе и о том, как она сбежала из клетки, и, как обычно, истерично ревя (в другое ухо).
Мы уже свернули было в проезд, ведущий к дому, как Руби предложила:
— Мама, свози нас в парк. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Так как в этот момент меня отвлекли размышления о методах объективной оценки развития психоза на почве недосыпа, я совершенно забыла, с каким нетерпением жаждала включить детскую передачу «Улица Сезам» и погрузиться на час в телевизионное отупение (скорее мое, чем детей).
— Хорошо, дорогая, — сказала я.
Что ж, по крайней мере, остается надежда, что по дороге в парк Исаак заснет.
Я затолкала обоих чад в двойную коляску и зашагала к детской площадке.
Наш квартал Хэнкок-Парк — один из старейших районов Лос-Анджелеса — появился еще в двадцатых. Здесь много внушительных старинных домов, большинство из которых до сих пор украшают лепные номера в испанском стиле, и кое-где даже причудливые номера в стиле времен Тюдоров. Широкие, поросшие деревьями улицы плавно и аккуратно изгибаются. В то время как антикварные номера напоминали о былом величии, близость к центральной части Лос-Анджелеса и ряду других менее опасных районов сделала наш квартал за последние двадцать лет излюбленным местом угонщиков автомобилей и даже нескольких уличных грабителей. За счет этого цены на жилье здесь намного ниже, чем в более респектабельных районах, а всякие бездельники из шоу-бизнеса в большинстве своем предпочитают кварталы поспокойнее. Мы жили в одном из многочисленных двухэтажных коттеджей, разбросанных по всему району.
Шагая в сторону парка, я занимала большую часть тротуара. Точнее, весь. Так, сама того не желая, я стала причиной самой настоящей пробки, образовавшейся позади меня. Я заметила это, лишь когда за спиной раздался тихий вежливый голос:
— Разрешите пройти.
Я обернулась и увидела стайку мальчишек лет шести-десяти, ехавших за мной на роликах. С виду самые обычные мальчишки: наколенники в грязи, рубашки навыпуск Только вот рубашки белые и застегнуты на все пуговицы, а брюки черные. На головах красовались ермолки и щегольские длинные вьющиеся пейсы. Хасидские евреи-роллеры.
В Лос-Анджелесе, как и в Нью-Йорке, есть своя большая и пестрая хасидская община. Хасиды — самые ортодоксальные из всех евреев, они исполняют предписания иудаизма до последней буквы. Хасиды носят традиционную еврейскую одежду. Мужчины ходят в черных сюртуках и всегда с покрытой головой. Женщины одеваются скромно, в длинные платья с рукавами ниже локтя, и прикрывают волосы париками и шляпками. Хасиды во всем следуют указаниям своего духовного лидера, ребе. Хасидизм объединяет несколько разных общин, членов которых, если вы разбираетесь в этом лучше меня, можно даже различить по характерному стилю одежды. Так, мужчины определенных общин могут носить короткие брюки или меховые шапки, а женщины — черные колготки или скромные светлые чулки.
Хасиды отличаются от обычных ассимилировавшихся евреев примерно так же, как аманиты[6] — от прихожан местной англиканской церкви.
Так как цены на жилье в нашем районе сравнительно невысоки, а двухэтажные коттеджи — большие и удобные, здесь обосновалось большое количество хасидов Лос-Анджелеса. Хэнкок-Парк может похвастаться не одной иешивой и синагогой, и здесь всегда можно найти даже «кусочек селедки», как говаривал мой дед, если это не суббота. В субботу все многочисленные кошерные бакалейные лавки и магазины непременно закрываются до воскресенья. Но это все-таки Лос-Анджелес, город абсурдов и контрастов, поэтому в самом сердце хасидского анклава расположился огромный супермаркет «Бекон и ветчина». Поди пойми.
С хасидами я почти не сталкивалась. Они держатся обособленно. Женщины-хасидки редко водят малышей в парк, а ребята постарше уже гуляют сами по себе. В этом хасидские дети сильно отличаются от остальных детей района, которых мамы — бывшие юристы и биржевые маклеры — возят с четко организованных детских праздников на занятия музыкой, затем балетом, затем футболом.
— Простите, ребята, — сказала я, сдвигая коляску так, чтобы они могли проехать.
— А почему мальчики так смешно одеты? — спросила Руби.
— Они не смешно одеты, дорогая. Просто на них ермолки и цицит.
— Нет, смешно. А что такое ямока и титит?
— Ну, может, чуть-чуть и смешно. Ермолка — это маленькая шапочка, а цицит — длинные кисти поверх штанов. Это — особая одежда, которую носят евреи.
— Но мы евреи, а такого не носим.
— Да.
И что тут сказать? Потому что мы плохие евреи?
Я отделалась фразой, которую любила повторять воспитательница из реформистского еврейского детского сада, куда ходила Руби:
— Все по-разному выражают свою веру.
— Мы празднуем Рождество.
— Ну, не совсем. Рождество мы празднуем не потому, что мы евреи, а, скорее, потому, что мы христиане. Или что-то вроде того. Смотри, какая собачка!
Хорошо, что трехлетние дети, как правило, еще не понимают, когда их матери отчаянно стараются перевести разговор на другую тему. Руби и Исаак — дети от смешанного брака, и хотя сейчас такие браки — обычное дело, время от времени это приводит к таким вот неразрешимым вопросам. Моего мужа Питера можно с некоторой долей сомнения назвать протестантом и, определенно, не слишком религиозным. Более всего он склонен верить в Санта-Клауса и Рождественского Кролика. Да и моя приверженность иудаизму, который главным образом ассоциируется с Вуди Алленом[7] и комплексом вины из-за любви к бекону, ненамного выше.
Впереди мальчишки уже столпились вокруг жизнерадостного щенка золотистого ретривера на поводке. Рядом, подпирая дерево, талантливо изображал скуку его хозяин — юное создание неопределенного пола, все в пирсинге.
Один из мальчиков протянул щенку ладонь и, пока тот ее обнюхивал, сказал:
— Хорошая девочка.
— С чего ты йешил, что это девочка? — тут же выдал другой, причем с таким еврейским акцентом, что этот восьмилетний парнишка на роликах показался уменьшенной копией моего двоюродного дедушки Моси.
Мы с коляской обогнули хасидских мальчишек и зашагали дальше по улице. Скоро мы дошли до угла бульвара Лa-Бри, где располагалась небольшая кошерная лавка.
— Ну, Руби, хочешь золотой? — Мы с Руби питали слабость к шоколадным монетам в золотой фольге, которые раньше можно было достать только в канун Хануки.[8] Теперь в нашем квартале они продавались круглый год.
— Да! Хочу!
Мы добрались до входа, и я, перегнувшись через коляску, попыталась дотянуться до ручки. Не тут-то было. Я обошла коляску и открыла дверь, но тут же пришлось бегом догонять коляску, которая уже катилась вниз по улице. Дверь захлопнулась. И это двадцать первый век! Сейчас все двери уже должны быть оборудованы теплочувствительными датчиками и бесшумно раздвигаться сами. К тому же у всех нас должны иметься личные антигравитационные подушки, чтобы громоздкие двойные детские коляски канули в Лету.
Почему-то я испытала такое разочарование в футуристических фантазиях, появившихся у моего поколения благодаря «Семейке Джетсонов»,[9] что из глаз внезапно потекли слезы. Я навалилась на ручку коляски и зарыдала, громко и некрасиво. Я вдруг поняла, насколько отчаялась от всей этой безысходности, а главное, очень устала. Устала полностью и окончательно, каждой клеткой тела. Я стояла и рыдала, а мои дети испуганно смотрели на меня.
6
Крайне ортодоксальные христиане, учение которых предписывает им строго определенный стиль одежды и запрещает пользоваться современной техникой, такой, как, например, автомобиль или телефон.
8
Иудейский религиозный праздник в память о чуде, произошедшем при победе Маккавеев над греками и восстановлении богослужения в Храме.
9
«Семейка Джетсонов» (1962) — американский мультипликационный сериал о жизни и приключениях семьи будущего.