– Кроме денег, – язвительно уточнил Лядов. Смотрящий слегка развел руками, на реплику шефа виновато отмолчался. И закончил доклад:
– Убитого Михалыч упокоит, это как обычно. Ранения легкие, люди залечатся на дому, врачует их Соломоныч, тоже как обычно.
– Убили кого? – спросил Лядов.
– Как раз курьера, когда он с кейсом обратно к машине бежал. Это, похоже, Борея выстрел. Пуля вошла в шею, там кровищи – лужа. Траектория полета идет прямо от Борея. Снайпер хренов…
Замечание про траекторию и снайпера Лядов оставил без внимания. Налил водки, теперь уже себе, выпил маленькими глотками, врастяжку, закурил. Голова начала работать. Заговорил размеренно, веско.
– Раненым дай денег. Скажи, чтобы не трепались. Убитый семейный был? Откуда он вообще?
Услышав, что курьер семьи не имел и родом он из Норильска, Лядов продолжил:
– Это хорошо. Отправь человека с деньгами в Норильск, пусть отдаст его родителям. Пусть скажет, что сын с оказией прислал. Что убили его, говорить не надо. Пусть ждут и поживут всласть. Денег старикам не жалей. Теперь по делу. Михалыч должен себе зама брать, по мемориальной аллее, это мои дела по дворянскому собранию. Отправь к нему на зама своего человека, скажи, я велел. Человек должен быть толковый, с маслом в голове. Пусть смотрит, слушает, любую мелочь по теме докладывает немедленно тебе. Человека отправь прямо сейчас! С точки глаз не спускать, поставь там машину, пусть мужик вроде как с бабой там…
– Матвей Алексеевич, кто же бабу на кладбище возит, – деликатно упрекнул шефа Клычов.
– Гляди-ка, соображать начал! – похвалил Лядов смотрящего, пододвинул к нему фужер. – Ну давай, за успех нашего безнадежного дела! С утра позавтракаем вместе. В девять у Данияра. Сейчас позвони ему, предупреди.
Клычев посмотрел на часы.
– Полвторого уже…
– Ничего, перетерпится. Иди, начинай работать!
Владелец ресторанчика восточной кухни Данияр перестал храпеть, отозвался на звонок сотки сонным мычанием, забурчал что-то по-узбекски. Но, услышав голос Клычова, радостно залопотал:
– Здравствуй, дорогой! Почему забыл меня, почему не заходишь, мой плов не кушаешь. Зачем обижаешь, дорогой…
Услышав, что утром у него будет кушать плов сам Лядов, Данияр пришел в полный восторг:
– Большая радость! Всё будет, как для отца родного, плов будет, шашлык будет, всё будет!
Клычев, зная привычки шефа, посоветовал лопотавшему ресторанщику приготовить и овсяную кашу. Второй звонок он сделал Глазу, выбрав его соглядатаем в качестве зама Михалыча, сказал выйти на улицу, он сейчас подъедет. Отвезти Глаза на кладбище решил лично. Михалыч почтительно сказал:
– Слово Лексеича для нас закон, – гостеприимно осведомился: – Чайку?
Клычев отмахнулся, повел Глаза на место стрелки. По пути обрисовал ситуацию и поставил задачу:
– Похоронная суета меня не интересует. Меня интересует любое движение в этой точке и вверху, на аллее, напротив этой точки. Любое, понял? Человек, машина… Что-то должно обозначиться. Обязательно! Если что – звони немедленно, глаз с объекта не спускай.
– А ночью? – спросил Глаз, озадаченный таким странным поручением.
– Сегодня уж как есть. А дальше на ночь будем привозить сторожевую собаку.
Проводив Клычова, Михалыч пригласил к столу своего новоиспеченного зама.
– Ну, давай знакомиться. Тебя как кличут?
– Глаз я…
– Не понял, глаз в смысле голос или око?
– А что такое око? – спросил Глаз, наблюдая с явным нетерпением, как Михалыч наливает ему водку.
– Да-а, – протянул Михалыч. – Песню слыхал – «очи черные, очи страстные»?
– A-а, это слыхал.
– Ну вот, очи – это глаза, одно око – это один глаз.
– Не-е, это не в тему. У меня фамилия Глазьев! Слушай, а погоняло Око это лучше, чем Глаз, как считаешь?
– Тут и разговору нет, око, конечно, лучше! – поддержал Михалыч, поняв, что этот придурок с такими мозгами ничего и никого не выследит. За разговором о том о сем Михалыч радушно влил в Око два раза по полстакана водки и уложил его на диван спать.
Проснулся разведчик Клычова ближе к девяти утра, окропил глотку соточкой, попил чайку с медом. И начал следить за точками. Когда следить было уже не за кем.
К полуночи Грим решился. Засветить лампочку не хватило духу. Зажег свечу, положил кейс плашмя, открыл… Пачки евро были одинаковы, все в прозрачных целлофановых файлах, перетянутые скотчем. Пачек было сорок штук. Грим вскрыл одну, посчитал… Сто купюр по пятьсот каждая. Пятьдесят тысяч на сорок… Два миллиона евро! Грим осторожно, будто имел дело с миной, закрыл кейс, протяжно вздохнул. Им овладело состояние, которое называется жуть. Очень захотелось немедленно позвонить Михалычу, посоветоваться. Но Грим только посмотрел на сотку и отключил её, задул свечу и заставил себя думать… Он не знал, что надо делать, когда в руки сваливаются два миллиона евро. Но что-то надо было делать. Он опять зажег свечу, в её хилом свете думать стало вроде бы легче. Уселся поудобнее. Опять слегка зацепился ногтем за трещинку в углу плиты основания склепа. Поскрёб ее, поднес свечу, вгляделся… Трещинка была длинная, угол плиты от стены к стене был явно выколот, но притерт плотно. Грим ножом прочистил её, попробовал поддеть. Выколотый кусок чуть поддался, трещинка расширилась. Он заклинил возникшую щелочку зубчиками вилки и ещё раз поддел ножом. Сколотый угол поддался легко, вилка провалилась в щель. Грим просунул в неё пальцы, ухватил скол, отволок его в сторону. Под ним была пустота. Он поднес к ней свечу… Стенки вполне просторного углубления были ровные, кто-то когда-то аккуратно выкопал это углубление. На его дне лежало что-то, завернутое в чистую тряпку, на ощупь округлое. Он осторожно развернул тряпку и увидел череп и несколько крупных костей.