– Он делает зарядку. Мы много гуляем. С каждым днем он может ходить все дальше. И даже поговаривает о занятиях йогой.
Анни рассмеялась. Ее лицо и фигура были созданы не для парижских подиумов, а для хороших ужинов, книг у камина и веселья. Она была создана из счастья и для счастья. Но Анни Гамаш потребовалось немало времени, чтобы найти свое счастье. И поверить в него.
И даже сейчас, в тихий летний вечер, в глубине души она опасалась, не отберут ли у нее обретенный рай. Снова. Пулей, иглой. Крохотной болеутоляющей таблеткой, которая, напротив, приносит столько боли.
Анни поерзала на сиденье, прогоняя тревожные мысли. Бóльшую часть жизни она провела, оглядывая горизонт в поисках опасностей, настоящих или вымышленных, но теперь знала, что реальные угрозы ее счастью приходят не из какой-то отдаленной точки, они появляются, когда ты их ждешь. Когда ты предполагаешь, что они появятся. Когда думаешь о них. А иногда и сама их создаешь.
Ее отец шутливо обвинял ее в том, что она живет на руинах собственного будущего. Но как-то раз она заглянула ему в глаза и поняла, что он не шутит.
Он ее предупреждает.
Однако расстаться с привычкой было нелегко, в особенности еще и потому, что потери могли оказаться колоссальными. И она чуть не утратила все, что имела. Из-за пули. Из-за иглы. Из-за крохотной таблетки.
Ее мать тоже чуть не потеряла все.
Им обеим позвонили посреди ночи: «Приезжайте немедленно. Сейчас же. Пока не поздно».
Они не опоздали.
Ее отец и Жан Ги смогли выздороветь, однако Анни сомневалась, что ей и ее матери удастся исцелиться. От ожидания звонка посреди ночи.
Но сейчас они были в безопасности. Здесь, на веранде. Анни видела прямоугольник света в окне гостиной. Там сидели ее отец и Жан Ги. Тоже в безопасности.
Пока.
Нет, одернула она себя. Нет никакой угрозы.
Когда же она по-настоящему поверит в это? А когда поверит ее мать?
– Ты можешь себе представить, как папа каждое утро приветствует на деревенском лугу восход солнца?[18]
Рейн-Мари рассмеялась. Забавно, но она могла это представить. Возможно, картина была бы не самая приглядная, но она почти видела Армана за подобным занятием.
– Он правда поправился? – спросила Анни.
Рейн-Мари повернулась в кресле и взглянула на лампу над дверью. То, что началось легким постукиванием о стекло, превратилось в остервенелое биение насекомого, рвущегося к теплу и свету, спасающегося от холодной тьмы. Это действовало ей на нервы.
Она снова посмотрела на Анни, прекрасно понимая, о чем спрашивает дочь. Анни видела, что отец набирает физическую форму, но ее заботило то, что было незаметно для глаз.
– Раз в неделю он встречается с Мирной, – сказала Рейн-Мари. – Это идет ему на пользу.
– С Мирной? – переспросила Анни. – С Мирной? – Она показала на «финансовый блок» Трех Сосен, состоящий из универсама, пекарни, бистро и магазина «Книги Мирны, новые и старые».
Рейн-Мари поняла, что ее дочь знает Мирну только как владелицу магазина. Собственно говоря, она всех деревенских знала только по их нынешней жизни, а не по прежней. Анни понятия не имела, что эта крупная черная женщина, продающая старые книги и помогающая ее родителям в саду, – доктор Ландерс, бывший психотерапевт.
Рейн-Мари стало любопытно, как новые обитатели Трех Сосен будут воспринимать ее и Армана – супружескую пару средних лет из дома, обитого светлой вагонкой.
Не покажутся ли они слегка рехнувшимися сельчанами, которые делают букеты из сорняков и сидят у себя на крылечке со вчерашним выпуском «Пресс»? А может, их будут знать только как хозяев Анри?
Узнают ли когда-нибудь новые обитатели деревни, что прежде Рейн-Мари была старшим библиотекарем Национальной библиотеки и архива Квебека?
Будет ли это иметь для них значение?
А Арман?
Что будет думать новоиспеченный житель Трех Сосен о его прежней жизни? Возможно, вообразит, что Гамаш сделал карьеру журналиста, подвизаясь в интеллектуальной и совершенно заумной ежедневной «Девуар». Что он проводил дни, сидя в потертом кардигане и сочиняя длинные колонки, посвященные вопросам политики.
Более проницательные, вероятно, выскажут предположение, что Арман преподавал в Монреальском университете. Принадлежал к этакому типу добродушных профессоров, помешанных на истории, географии и на том, что происходит на стыке данных дисциплин.
Придет ли в голову новичкам в Трех Соснах, что человек, кидающий мячик немецкой овчарке или потягивающий виски в бистро, когда-то был самым знаменитым копом Квебека? И даже Канады? Смогут ли они догадаться, что этот крупный человек, каждое утро делающий «приветствие солнцу», когда-то выслеживал убийц, чем и зарабатывал на жизнь?