— Тимош, держи полтину. В парубки в долг вступать не годится.
— Спасибо, отец!
У Тимоша деньжата были припасены, но щедрый дар отца позволит дышать свободно, гроши в уме не посчитывать.
«Коронувание» Тимоша в парубки устроили в хате сироты Карыха. У Карыха — шаром покати, все, что можно было отнести, отнес он в шинок, и не потому, что вино любил, а потому, что больше себя любил он товарищей своих.
Платя за любовь и бескорыстие, парубки называли его «березой» и во всем слушались: «береза» — старшина парубков.
Выставил Тимош на угощение два ведра горилки да зажаренную на вертеле свинью.
Карых велел парубкам перекрестить лбы, надел на палец медный перстенек да и щелкнул вступающего в братство по лбу, приговаривая:
— Чтоб не забывал о Боге отцов своих и дедов, чтоб на прелести польской веры не соблазнялся, а за свою стоял насмерть. Аминь!
Сели на пол по-турецки. Пустили чашу по кругу. Сперва помянули славных казаков, сложивших головы, кому где пришлось: в Истамбуле, Бахчисарае, в Варшаве, на Поле Диком…
— А теперь, братья, выпьем, чтоб нам всем жилось не хуже, чем батькам нашим, чтоб столько же досталось шишек и шрамов. Да не оскудеет земля украинская храбрыми хлопцами!
Так сказал «береза» Карых и кинул свою чашку через голову.
— А споемте-ка, братья, песню нашему товарищу!
Вскочили парубки на ноги, подхватили Тимоша на руки, подняли под самый потолок да и запели. Славно запели, не загорланили по-дурному, но во всем Чигирине слышно было, как парубки нового товарища величают. Старые казаки из хат выбирались, чтоб слышать лучше, а послушав, смахивали ненароком набежавшую слезу: молодость, молодость, птица залетная, синяя птица, с жаркими перьями.
пели парубки в хате «березы» Карыха.
— Карых-то! Карых-то заливается! — вздыхали молодицы, потому что Карых был для них хуже дьявола: красив, голосист, смел, но уж такая голь перекатная, что никакой любви не хватало за такого замуж навостриться. А впрочем, судьба сама знает. Не в бедности дело, дело в том, что, может, и родилась уже, да еще не вытянулась, не выкруглилась та дивчина, которой для счастья одних глаз Карыха довольно будет.
Когда снова сели выпить да закусить, был Тимош парубкам ровня.
— А не поиграть ли нам в игры? — предложил Карых, чтобы отвлечь парубков от питья.
Решили играть в таран. Вышли на улицу. Уже было темно, но играть так играть.
— Становись, Тимош, первым.
Тимош встал, как для игры в чехарду: согнулся, руки упер в колени, ногами по земле повозил, устраиваясь как можно прочнее. Двое парубков подхватили третьего, раскачали да и влепили Тимошу в зад своим тараном. Тимош улетел кубарем. Больно, да не обидно, хоть парубки и покатываются со смеху. Теперь его черед над другим смеяться. Следующим встал сам Карых и тоже улетел, не хуже Тимоша.
Но вот дошла очередь до Петро Загорульки. Ростом Петро не удался. Не то что парубков догнать, он и дивчинам иным до плеча, но и шире его во всем Чигирине не только казака — бабы не было.
Долбанули Загорульку раз — устоял. Долбанули в другой раз — устоял. В третий раз долбанули — не шелохнулся. А больше охотников голову о Загорулькин зад расшибать не сыскалось.
Спели парубки славу маленькому Петро и пошли с песнею до дивчин.
Дивчины их ждали на краю Чигирина у хаты Гали Черешни. Ждали, да заждались.
Встретили они парубков песней, чтоб за живое задеть.
Парубки, однако ж, не сплоховали. Мигнул Карых своим да и залился по-соловьиному: