– Долго ещё идти? Я щас тут сдохну. Сил больше нет, – взмолился Эрик.
Он потерял счёт времени, да и без привычного смартфона в кармане трудно было определить, сколько они уже тащатся по этой унылой равнине. Любимый гаджет, видно, не прошёл рамку детектора в портале, куда так бездумно понесло Эрика. Тень молча парила поблизости, никак не реагируя на человеческое нытьё. Только цвет её периодически менялся, от серого к синему, доходя от ультрамарина до почти фиолетового, и обратно к привычному мышиному окрасу.
– Ты не ответил, – не унимался Эрик. – Сколько это будет продолжаться?
– Пока ты не примешь обстоятельства, в которые попал. Дорога закончится ровно в ту секунду, когда ты научишься видеть хорошее даже в самом негативном.
– И что тут может быть хорошего? Ни жратвы, ни воды, даже колы, блин, и той нет.
– Смотри и думай.
Эрик оглядел расстилающую впереди пустошь. Пейзаж был столь однообразен, что при всём горячем желании взгляду не за что не зацепиться. «Наша природа, пустыни, болота, нашей заботы и помощи ждут» – вспомнились ему слова переделанной для КВН-а песни. «Всем мы поможем, конечно же, сможем, на нашей земле наведём мы уют». Нет, единственное хорошее, что я здесь вижу, это ощущение предстоящего счастья от возвращения домой. Почему он был так уверен в своём скором возвращении, Эрик не знал.
– Продолжай в том же духе.
Надо же, бестелесная субстанция, оказывается, могла мотивировать. Автоматом нашёлся ещё один плюс. В этом пешем марафоне замечательно тренируются и мышцы ног, и сердечная прокачивается что надо. Эрик почувствовал нарастающую эйфорию. Отброшенные прочь желания нытика, словно балласт из корзины воздушного шара, придали ускорение всем физическим и мыслительным процессам, добавив новых ощущений.
На горизонте забрезжили серые силуэты зданий, среди которых даже на расстоянии виднелось движение живых существ. Чем ближе подходили Эрик и его компаньон, тем больше узнавал Эрик однотипные прямоугольно-сероватые бетонные коробки. Это район, в котором он вырос. Вот и родной дом, и двор, где он впервые получил жёсткие жизненные уроки.
О да, и банда, преподавшая ему те самые уроки и отравившая большую часть детских воспоминаний, тоже на своём неизменном месте. Пять пацанов на детской площадке.
– Что же ты встал? – с деланным удивлением в голосе поинтересовалась Тень. – Не хочешь поздороваться со старыми друзьями?
– Они мне не друзья. И даже не приятели, – огрызнулся Эрик. – И тебе, готов на что угодно спорить, об этом известно.
– Споры излишни. Да, известно. Так же, как то, что ты не уйдёшь отсюда, не преодолев врага.
Один против пятерых. Всё, как в долгие годы его детства.
И вдруг…
У Тохи, самого старшего в банде, отросли клыки, с которых капала кровь, и явно не своя. У Генки, его младшего брата, кожа позеленела и покрылась пузырями, до того мерзкими и отвратительными, что при одном взгляде на них в животе ощущались рвотные позывы. Руки Серого стали длиннее и толще, а пальцы превратились в изогнутые острые когти. Глаза смотрящего Гоши выкатились из глазниц, вздувшись белыми шарами, из старого трико вывалился облезлый хвост, угодливо вметающий пыль под ногами. Челюсти последнего члена шайки, Вальки, самого злобного из всех, внезапно вытянулись и раскрылись, выпустив на волю извивающийся тонкий розовато-красный язык.
Эрика передёрнуло от омерзения.
– Что это за монстры? Это же не люди. Это не те пацаны, которых я знал.
– Люди. Но именно такими чудовищами ты представлял их в своём детстве.
– И что теперь? Мне предлагается роль освободителя? Эти уроды весь район в страхе держали.
– Да. Но освободить ты должен в первую очередь себя. Своё сознание.
– Типа все мы родом из детства и страхи наши оттуда же?
– Ты всё правильно понял, Эрик. Дело за малым – действуй!
Но как только Эрик сделал первый шаг, отвратительные морды чудовищ развернулись к нему. И как тогда в детстве в их глазах Эрик читал приговор себе самому. Он почувствовал дрожь в коленях.
В подъездном проёме дома возникла женская фигура.
– Мама.
– Ахахаха! Маменькин сыночек! Опять мамочку на помощь позвал! – в шипящем смехе зашёлся Валька, и остальные чудовища вторили ему мерзким ржанием.
– Сынок! – Женщина бросилась к Эрику.
– Мама, пожалуйста, не надо. Мама, я сам.
Женщина обнимала Эрика, и эти объятия душили его. Мамины руки, нежные, мягкие, любимые, превращались в липкое месиво и постепенно покрывали с ног до головы, запелёнывая Эрика в кокон. Хохот и улюлюканье чудовищ становились глуше, но не исчезли совсем, по-прежнему впиваясь в тело холодными острыми иглами. «Сиротка несчастная! Маменькин сынок! Слабак!»