Увидев всё это, боярин Светозар Алексеевич издал звериный рык и, тяжело дыша, только и спросил:
– Кто?! Кто это сделал?!
Все присутствовавшие слуги разом пали на колени и, прикрывая головы руками, заголосили:
– Ой, не знаем, батюшка! Не бей, отец родной! Если знали бы кто, так своими руками и порвали бы эту сволочь…
В этот момент боярин, продолжая тяжело дышать, начал охаживать их своим посохом по скрещённым над головами рукам и сгорбленным спинам, рыча:
– А вы где были, твари?! Как она могла из комнаты своей, из терема выйти без моего на то разрешения?! Она же – дитё малое …не знала, что делает… Где же вы были, недоноски?! Главная ваша обязанность была терем сторожить! Как она могла в пшенице заблудиться?! Как за ворота вышла? Быть Артёмке повешенным сегодня же на этих воротах за то, что недоглядел! На то он и был приставлен за воротами присматривать, чтобы никто без моего ведома не смел со двора уйти… Всем плетей сегодня достанется! Всех перепорю, пока не узнаю, кто посмел мне такую обиду нанести!
– Ой, ой, ой, не погуби, батюшка! – продолжали голосить слуги, с ужасом следя из-под скрещённых рук за посохом и привычно стараясь увернуться от беспощадных ударов своего хозяина. – Не погуби, Светозар Алексеевич! Только прикажи – и сейчас же мы начнём искать убийцу. Разреши нам исправить нашу ошибку…
И хоть был боярин в силе и в теле, но и он вскоре устал. Откинув посох в сторону, приказал всем слугам выйти из сеней и остался он один на один с телом дочери.
– Донюшка моя… Богданушка… – прошептал боярин и грузно опустился на колени перед лавкой. Левой рукой он коснулся холодных пальцев дочери, а правой начал гладить её по отяжелевшей голове. – Что же ты натворила, Богданушка?! Ведь знала ты про запрет мой. Знала и про то, что судьба ваша бабья – в теремах сидеть, да рукодельничать… Сам я виноват, дурень старый! Не должен был потакать тебе… Всё думал – баловство это и вот-вот поумнеешь ты. Много лишнего позволял тебе. А теперь видишь, вон, как обернулось-то…
По густой бороде боярина текли крупные слёзы. Он машинально убрал с лица дочери какую-то мусоринку и откинул её в сторону. Поглаживая толстыми пальцами тоненькие холодные пальчики дочери, увидел под ногтями тёмную кайму из грязи и обрывков травы.
– Не поддавалась извергу маленькая моя…до последнего вздоха боролась… Клянусь тебе, Богданушка, что отыщу я обидчика твоего! Смертной клятвой клянусь! Слезами кровавыми умоется он и весь род его. Сам буду в кипящую воду опускать выродка помаленьку… Чтобы извивался он от боли и чтобы кричал и молил о пощаде, как ты молила его… И вся родня его будет смотреть на это и винить им за это будет некого, кроме него самого… – всхлипывая, продолжал шептать боярин, поглаживая голову девушки. – Прости меня, донюшка, что недоглядел я за тобой. Что не было меня рядом с тобой в тот страшный миг… Что не спас я тебя – прости …
Долго ещё стояли слуги неподвижно и безмолвно под дверью, ведущей в сени. Молча, переглядывались и понимали, что уже недолго оставалось им ждать до начала очередного страшного судилища и пыток, на которые горазд был их господин. И что это судилище не в пример предыдущим окажется самым жестоким и кровавым. Поругание чести единственной любимой дочери и убийство её – для боярина это больше, чем его самого обесчестить и лишить жизни.
А на боярском дворе продолжала стоять зловещая тишина, и только лёгкий ветерок гонял по чисто выметенному деревянному настилу двора неизвестно откуда взявшийся коричневый прошлогодний берёзовый листок.