Слуга Марко, заглянувший в опочивальню Ратмира спустя короткое время, застал хозяина откинувшимся на подушки с полузакрытыми глазами. На лице скомороха блуждала светлая, сонная, бессознательная улыбка…
Марко тихо подошёл к его постели и аккуратно вынул из его руки курительную трубку, взял лежавшее здесь же кресало и отнёс всё это на стол. Затем он укрыл хозяина по пояс покрывалом и тихо вышел из опочивальни.
В богато убранной светёлке на бирюзовой, шёлковой простыне, разметав по подушкам чёрные косы, неспокойным сном спала молодая, красивая женщина. Крепкие пальцы унизанные золотыми и серебряными кольцами с сверкающими в лучах солнца драгоценными камнями-самоцветами покоились на тёплой соболиной полости, укрывавшей её по пояс. Черные брови хмурились даже во сне, оттеняя смугловатый оттенок высоких скул…
Рядом, прислонившись к кирпичной стене, затянутой расписным бархатом, сидел, откинувшись на подушки, белокурый князь Вяземский в распахнутом камзоле и беспокойно следил за каждым вдохом молодой женщины. Он нервно отпивал глоток за глотком бургундского вина из серебряного кубка и промокал влажные губ рукавом кружевной рубахи, оставляя на нём светло-бордовые пятна.
Вот молодая женщина глубоко вздохнула, потянулась всем телом и медленно приоткрыла глаза.
– Ох, наконец-то ты проснулась, ласточка моя! А я уж и не чаял, как тебя разбудить-то, – соловьём запел засуетившийся князь Вяземский, прикладываясь губами к гладкой щеке царицы. – Всё спишь и спишь, ангел мой. А я вот тут рядышком-то и сижу, сторожу твой сон аки верный пёс.
Царица коснулась рукой своего лба, и вяло пробормотала: – Что-то головушка моя тяжела. Так вчера, вроде, и не пировали мы…
– Бывает, матушка моя, бывает. И у меня вон, спозоранку, голова болела, да я вот принял немного бургундского, да и отпустило. Хочешь, и тебе налью, матушка?
– Что-то частенько ты, Афанасий, по утрам стал баловаться винишком-то. Потом с тебя целый день никакой пользы, – недовольно пробурчала царица, недобро глядя на румяного князя. Тупая, ноющая головная боль раздражала её. К тому же она вспомнил вчерашний день, радостное выражение лица князя, подавшего её ту злосчастную сумку и текст, что был написан на послании, вынутом из тайника сумки. Она почувствовала, как внутри неё понемногу укрепляются недавно зародившиеся недоверие и глухая злоба по отношению к своему фавориту.
– Всё, Афанасий, довольно! – резким движением руки оттолкнула она его от себя, и присел на постели: – Иди вон к себе и пока не протрезвеешь – не смей ко мне на глаза показываться. И чтобы с этого дня к чарке только с моего позволения прикладывался. Иди и кликни девок моих. Переодеваться стану, да на прогулку поеду.
– Как же?! Почему прогоняешь меня?! Да и не пьян я нисколько, – обиженно воскликнул князь, изо всех сил тараща свои красивые голубые глаза. Рот его изогнулся в плаксивой гримасе.
– Или тебе слова моего не достаточно?! С каких это пор ты перечить мне стал? – неожиданно тихо прошипела царица, глядя на него исподлобья непривычно злым взглядом.
– Всё-всё, матушка моя! Уже бегу! – с раскрасневшимся лицом вскочил с постели князь и, запахивая на ходу края камзола, выскочил за дверь. «Ну, погоди же, змея подколодная!»» – пробормотал он, запинаясь яловыми сапогами о пушистые ковры, расстеленные по всем покоям царицы: – « Попомнишь ты меня. Ужо скоро попомнишь!»
– Что так спешишь, князюшка? – окликнул его поднимавшийся по ступенькам рыжебородый Малюта Скуратов. – Иль послала тебя куда царица-матушка?
– Вот ты-то мне и нужен, Григорий Лукьянович! – обдав густыми винными парами главного опричника, воскликнул взбудораженный князь Вяземский. Он схватил Малюту за рукав парчового камзола и потащил за собой в одну из пустых комнатушек, которых было полно на этом этаже.