Антонио сочувственно глянул на молчавшего Ратмира. Последний, не моргая, смотрел на пламя в камине. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Что станешь делать? – Антонио протянул ему обратно лист с посланием.
– Пока не знаю, – как-то слишком спокойно ответил скоморох и, переведя взгляд на собеседника, со вздохом повторил: – Пока не знаю, брат. Как-то слишком неожиданно… чтобы быть правдой…
– Зачем же ей лгать тебе?
– Ты прав. Наверное незачем… Только писать такие вещи после стольких лет забвения… довольно странно и непонятно, – пожал плечами Ратмир.
– Она же объяснила причину своего молчания, – слабо возразил Антонио.
– Она-то объяснила, только мне с того не легче. Получается, что, если бы барон не погиб, то она и дальше продолжала бы молча страдать, как она пишет, и стала бы жить и дальше с ним и с двумя их детьми. Во имя чего? К чему такие страдания, если она утверждает, что по-прежнему не может забыть меня?
– Во имя детей…
– Тогда при чём здесь я и к чему это послание? Пусть занимается своими детьми…
– Очень сложно понять женскую натуру и их мышление, – осторожно заметил Антонио.
– В этом я уже убедился и не единожды, – хмуро усмехнулся Ратмир.
– Не простишь?
– Не знаю. Мне нужно подумать… Я очень устал, Антонио, за последнее время. Мне нужно время и покой, чтобы придти в себя, – вздохнул Ратмир. – Пожалуй, я пойду к себе. Должен подготовиться к завтрашнему выезду на царскую охоту. У Кремля приказано быть в шесть утра. В этот раз царь Иоанн пожелал охотиться в Волоке Ламском.
– В этот раз он поедет из Кремля, не из Александровой слободы? – удивился Антонио.
– Да, он сегодня с царицей и с сыновьями в Кремле. Будет много народу на этой охоте. Насколько я помню, царь Иоанн любит приглашать поохотиться и послов. Неужто он не прислал итальянскому посольству приглашения в этот раз?
– Прислал, брат, прислал, – усмехнулся Антонио. – Но никто из наших не изъявил желания в такой мороз носиться по лесам в поисках голодных зверей.
– Хотя от царских даров в виде соболиного меха и охотничьих кречетов ещё ни один посол в этой стране не отказался, – в свою очередь заметил Ратмир.
– Это другое дело, – кивнул его собеседник. – И только глупец может отказаться от таких даров. Что-что, а меха здесь превосходны, как и ловчие птицы.
– Ну, что же. Тебе повезло, и ты можешь наслаждаться теплом и уютом. А мне пора собираться.
– Хорошо, брат. Иди, отдыхай, собирайся, а я пока всё, что ты мне сказал, запишу в свою хронологию. Буду с нетерпением ждать твоего возвращения с этой охоты. Уверен, что тебе после будет что мне рассказать, – и Антонио тепло проводил друга до ворот.
Несмотря на зимнюю темень, в шесть утра у Кремля уже шевелилась огромная тёмная масса людей и повозок. Освещённая многочисленными горящими факелами площадь бурлила и шумела как какая-нибудь река в половодье. Отовсюду доносились крики и смех людей, лошадиное ржание и лай многочисленных собак, лязганье и бряцанье железных деталей упряжек, оружия, полозьев санок. Свет факелов освещал румяные от мороза бородатые лица знатных охотников разодетых в меховые шапки и тулупы, подбитые изнутри мехом, расшитые серебром и драгоценными самоцветами. Все ждали появления царского поезда.
И вот распахнулись высокие, дубовые, оббитые железными узорами ворота и первыми в толпу, собравшуюся на площади, ринулись на крепких аргамаках суровые опричники. Криками, громким посвистом нагаек они стали расчищать дорогу для царского выезда.