Не. Это для Данки было слишком. Налетев на Дмитрича в кабинете, оборудованном на втором этаже и откуда временно выселился Самовар, она приступила к допросу, который вскоре окончился короткой и довольно равнодушной отмашкой Владимира Дмитриевича:
— Дайчонок, отстань. Во-первых, не барон, а всего лишь баронет. Это довольно мелкий титул. Дворянство у нас тоже того… мелковатое (показал пальцами какое). Не полтыщи лет, а всего лишь с 1672 года. И не замок это вовсе, а просто господский дом. Да какая там башня… какой пыточный подвал… Дайчонок, уймись! Может, тебе еще и костюмированный бал тут закатить? С каретами, крестьянскими плясками и заодно правом первой ночи?
Данка подошла ближе и решительно прилипла. Вся. Так, как умела, наученная опытом зачастую бесполезной борьбы с упрямым Самым Любимым В Мире Шефом:
— Не первой… просто ночи… в графской спальне… а потом в подвал… — вплеталась жарким дыханием в ухо. — Я там видела… все что надо…
На этот раз знаменитое латышское упрямство почему-то дало трещину и Данка ввинтилась в нее победным танковым ударом:
— Господи… там же все настоящее… и ты настоящий… я хочу быть твоей крепостной… я хочу любить тебя под розгами… под плеткой… Нет, я хочу просто принадлежать… как в старину… прикажи им нести розги… много розог…
Он утихомирил Данку едва-едва. Да и утихомирилась она только внешне, всеми своими наглыми глазищами давая понять: не-ет, будет по-настоящему… ты меня знаешь… я конечно твой Дайчонок, но я все-таки Дайчонок! После этой глубокомысленной формулы сделала вид, что успокоилась еще больше и временно затихла на диванчике недалеко от стола, вынашивая коварные дайчонковые планы.
Дмитрич что-то дописывал в толстой тетради, потом вдруг поправил:
— Нету тут графской спальни. И графьев нетути… и вообще я тут по закону никто и звать меня никак. Инвестор, не более… потому как — перешел на лающий акцент: — Есть офицеер оккупационной армии и не иметь права иметь собственность в свободной стране! Вас волен зи?
— В конце уже по-немецки! — заулыбалась Данка и набрала воздуха, чтобы активизировать наезд на Самую Любимую В Мире Шефулю, но тот успел раньше:
— А вот ужин у камина, при свечах, мы оба заслужили! — удовлетворенно захлопнул гроссбух с отчетом Самовара о вложенных инвестициях и коротко велел: — Жди здесь.
У них действительно был вечер при свечах. Не декоративные игрушки в стилизованном баре. Она почему-то с предельной ясностью, куда лучше, чем после объяснений и книг пастора, ощутила — он действительно корнями отсюда. Это действительно его предки были здесь Владетелями, и пусть он сколько угодно показывает на пальцах, какой маааленький титульчик и какое маааленькое поместье… Ой, блин! Офигеть! Ее Дмитрич — рыцарь! Настоящий! С гербом!
Она повертела в руках старый, слегка выщербленный, в виде большого медальона сделанный герб на серебряной цепочке. Провела пальцами по выпуклой вязи букв:
— А что это означает?
— Девиз рода.
— Я понимаю, — нетерпеливо дернула плечом. — Как переводится?
— Ну, дословно трудно… Если попытаться, то примерно так: «Делай, что велено. Бог рассудит».
— А кем должно быть велено?
— Сюзереном. Магистром ливонского ордена. Королем. Русским императором. Генсеком КПСС. Командиром дивизии… Какая разница? Мы солдаты, и этим все сказано.
— А если рассудит не бог, а люди?
— Дайчонок… девонька моя… не лезь под танки. И не рви на себе тельняшку. Оставь мне мое, а себе свое. Или мы с тобой будем сейчас обсуждать, как грамотно разложить залп «Града» по кишлаку с учетом эллипса рассеивания? Все, тема закрыта.
Данка поежилась и упрямо гнула, подводя к своему:
— А вот эти… люди из твоей деревни… они вот нас осудят?
— За что? Тут, кстати, вообще по фигу наши отношения. Европа, блин, а не твоя тайга…
— Я вообще не понимаю, почему так долго они воспринимают ну вот тебя… или твоего отца воспринимали как владельца… Сколько уж лет как всякая там советская власть…
— Владетеля, если уж точнее. Хм… А твои на староверском хуторе — об этой советской власти много слышали? Ну, слышать оно и слышали. А сильно подчинялись? Кажется, там испокон веков по фигу было, какая где власть!
Возразить Данке было нечего. Встала у окна, вглядываясь в лесную мглу. Подумала и замурлыкала:
— Е-е-есть в графском парке старый пр-у-ууд…
— Сейчас кто-то получит по круглому…
Данка сделала гордый и независимый вид. Поскольку ее наглой мордахи он не видел, наглый вид пришлось делать с помощью той самой «круглой».
Судя по его хмыку, получилось классно. И вовремя, потому что потом на «круглую» легли ладони, а потом она змеей выскользнула из этих невероятно толстых трусищев, которые так мешали ощутить его руки… а потом…
Потом она уплывала и, качаясь на каких-то волнах, упрямо сопела ему в грудь:
— Я видела… в подвале… и лавку тоже… отведи меня туда… я читала, тут тоже секли девочек господа… я хочу быть твоей крепостной… ну пожал… — заткнул рот поцелуем, но даже на вдохе Данка успела шепотом крикнуть:
— Розог…
…Подвал привели в божеский вид якобы для подготовки к осеннему складированию. Только Мирдза понимала, в чем тут дело — по крайней мере, ни косых взглядов, ни любопытных или обидных ухмылок Данка так и не унюхала, хоче очень настороженно старалась. Самовар сунулся сверху в дверь, оглядел работу, кивнул и исчез, больше не появившись. Мелькнула за окном пасторская сутана и пропала. Девчонки-сестрички исчезли так же незаметно, как и появились. Все?
Мирдза вытерла тряпкой руки и вопросительно посмотрела на Данку. Данка так же вопросительно посмотрела на нее. Обе поняли, что ни та, ни другая ничего не понимают. Мирдза заговорщицки оглянулась и почему-то шепотом, даже согнав с лица постоянную улыбку, спросила:
— А он сам… придет?
Данка округлила квадратные от вопроса глаза:
— Конечно!
Потом до нее дошло и глаза снова стали квадратными:
— А что, мог и не прийти?!
Обе поняли, что опять ничего не поняли.
— Ты же хотела как в старину!
— Ну… — Данка устала краснеть и уже махнула на все рукой. — И что?
— Пашумс спускался в подвал только когда наказывали жену или дочь… Остальных просто стегали по его приказу.
— А он… сам?
Мирдза отрицательно покачала головой:
— Нет, он не делал ничего сам. Для этого люди есть. А пашумс как рыцарь не может стегать женщину.
— А смотреть может?
— Если жена или дочь — должен. Мыло ли что тут… они голые… Мужчины бывают сама знаешь какие… Да и девушки! — игриво повела плечом и так радостно заулыбалась, словно они говорили о рождественских подарках.
Только сейчас до Данки начал доходить смысл ее вопроса о присутствии Дмитрича. Дошел, потом дошел поглубже и она с удивлением поняла, что может краснеть заново и еще сильней чем прежде:
— Не он… сам… будет?? А кто?!
Мирдза улыбнулась так, что стало понятно, кто. Данка даже дух перевела — ей уже рисовались мрачные картины медленно спускающей по каменной лестнице пасторской сутаны, втискивание в дверь Самовара, тенями возникли в углу сестрички-двойняшки, скрипнуло кресло под владетелем — и в центре всего она, голая, беспомощная и послушная баронской воле…
Выдохнула еще раз, отгоняя видение, которое от холодного дыхания в груди вдруг превратилось в знакомый, острый и призывный жар в бедрах. М-м-м… — вслух или про себя? Так и не поняла, хотя Мирдза еще раз, понятно и знакомо, игриво повела плечом…