Да и правда — нашлась невидаль голозадая… Сколько лет Епифану, она не знала — иной раз по кручам идет, как молодой, едва поспеешь. А иной раз глянет — словно инеем седым всю тебя покроет. Ни молодые, ни старые ТАК не смотрят — тут другое, не в годах дело. Запуталась совсем — а в чем? А в том, что таких как я, он на своем ого-го сколько перевидал! И с задками покруче, и со спинками поглаже, и с титьками куда покрупней — уж всякое дело… Но и на нее не как плоскодонку смотрит, тоже видно. А вот в чем закавыка, понять не могла.
Пока загадки себе загадывала, еще пару-тройку дней пути прошагали. Еще разок прутики нарвала, снова едва заметно пожал плечами Епифан, даже губы шевельнулись, словно спросить хотел: неужто тебе это так надо? Однако не спросил, расчертил зад и спину короткими полосками-рывками. Когда привстала, помог подняться, прижал к груди, погладил по длинным русым волнам: — Ну-ну… все хорошо. Не стыдись и не бойся.
— Я и не боюсь — сопела в толстую походную куртку на его груди. Потом подумала и добавила: — Тебя не боюсь. Ты другой какой-то. Мне с тобой и не стыдно вовсе! Я плохая, да?
— Ты просто маленькая…
— Неправда, мне уже вот сколько! — Не отрывая носа, гордо три раза растопырила ладонь.
— Ох, какая же ты маленькая…
x x xВ дом конунга не вошла — влетела. Брызнули в стороны то ли девки, то ли служанки, то ли еще какие приживалки — их тут как муравьишков на мед налипало, хоть в дом не входи. Ее откровенно боялись — хотя никого еще ни разу и не тронула, не всяким и по росту была (девки тут вырастали — ух, Агарье бы дела было-о! Кнутом за раз зад не обернешь!), но отчего-то всегда разлетались, как мошкара под ветром. Еще на второй день, как приплыли, вот так вот разлетелись, кроме одной — однако от нее уже сама Олия как есть отлетела бы куда подальше. Боязно стало — вроде и не стара, вроде и не грозна, однако же глаза как у конунга — зрачки в зрачки, неспешно, внимательно. Оглядела, ровно раздела — ну разве что руками по грудям и бедрам не провела, изучая — какая ты, девица-странница, туга ли, крепка, ли, смела ли?
Вот и сейчас — все как могли ушмыгнули, а она как сидела у окошка, так и сидит. Олия уж не дичилась, знала, что это мать конунга. И не страшная она вовсе, просто гордая и Ольку вот так сразу к сердцу не допустит — не было еще заботы, чужую девку приглядывать да от сына оберегать… Или сына — от нее?
А вот сегодня не как обычно — вроде и спина гордая, и руки медленно на коленки сложены, а глаза… Тревога в них плещется, будто помощи у Олии просит. Правильно прибежала, не зря сердце чует: не такие уж простые дела у славных ярлов! Не от благой вести сердце молоточком стукнуло.
Так и остались посреди просторного дома втроем — мать у окошка, молча и пытливо глядящая, конунг и Олия. Двое пыхтели чуть не в лад — словно к драке готовились: конунг с вызовом бородку вперед вздернул: мол, чего прибежала? И Олия так же, только без бородки — куда это ты собрался? Будто мужа на хмельную пирушку не пущать вздумала…
Первая не выдержала, брякнула, что сразу от сердца шло: — Нельзя тебе к ярлам! Не к добру зовут!
Олаф ухмылку недобрую на строну своротил:
— Я и не знал, что привез на корабле свенельду-ясновидицу… Или ярлы важные поначалу тебе свои письмена прислали, свитки передали, а уж потом и ко мне, убогому, снизошли?
Красиво говорил конунг, да при слове «свитки» Олия уж его не очень-то и слушала — глаза будто сами к ларцу резному метнулись. И не зря — из-под него словно ледяным маревом зло сочилось. Не слушая, шагнула к ларцу, тяжелый крышник откинула — конунг от растерянности даже дернуться не успел или не стал — выхватила один, самый холодный, самыми ядовитыми брызгами прошитый:
— Вот такие? Да? А мне такие и слать не надобно, я их за полдня пути отравой почую!
Выхватил конунг свиток, на письмена печатные глянул и лицом посерел. Молча матери подал, та охнула — видать, и вправду чужая девица даром ясным наделена! Глотнул комок в горле, развернул, снова Олии в руки:
— Чти!
— Не могу я по вашему честь… не знаю буквицы, чужие. Знаю, что плохой свиток. Навроде, как та обманка! — И в глаза конунгу, и тот впервой их опустил, зубами скрежетнув — не забыл, как спасла их от глупой, нелепой засады.