— Папа боится. Мама тоже. Все боятся.
Слыша, как забурлила вода, он вышел и только собирался войти в кухню, как в гостиной резко зазвонил телефон. Дверь из кухни открылась, и отец нащупал в темноте его плечо:
— Все в порядке, сын?
— Нормально, папа. — Он старался, чтобы в его голосе не прорвалась наружу неприязнь.
Отец подтолкнул его к кухне.
— Ступай, побудь с мамой.
От трепетного благоговения, которое прежде внушал ему отец, не осталось и следа. Сидя в темноте рядом с матерью, он слышал, как отец говорит по телефону. Вскоре в коридоре послышались шаги; отец твердой походкой вошел на кухню, щелкнул выключателем. Ослепленный внезапной вспышкой света, Рыбий Пуп сел прямо, подобрался, приоткрыв рот. Лицо у отца было измученное, помятое, веко на правом глазу дергалось так заметно, что казалось, он без конца двусмысленно подмигивает кому-то. Сейчас объяснится, почему жизнь неожиданно вошла в обычную колею.
— Все, готово дело, — просто, отрывисто объявил отец.
— Почему, что случилось? — спросила мать.
— Криса нашли, — сказал отец. — В канаве, где кончается школьный двор. Гас Уайт нашел и сказал его матери. Она вызвала доктора Бруса, кинулась с ним туда. Короче, тело уже у меня в заведении.
— Что же это, господи! — простонала мать и прикрыла глаза. — Бедная миссис Симз…
— Это они его убили, папа? — спросил Рыбий Пуп.
— Кому ж еще? — с вымученным сарказмом отозвался отец. И прибавил буднично, трезво: — Да. Убили. — Он судорожно подкинул на ладони пистолет. — И я рад, что убили!
— Что ты, опомнись! — остановила его мать.
— Па-апа! — ошеломленно протянул Рыбий Пуп.
— Правильно. Я знаю. По-вашему, я зверь, если у меня язык поворачивается говорить такие слова. — Черное усталое лицо обмякло, подергивалось. — Но я знаю, что говорю. Хорошо, что он мертвый… Жалко его, дурачка, само собой… Да разве в Крисе дело? Тут бери шире, Эмма. Ты — женщина, что ты знаешь про то, как приходится на Юге черным. Вот слушай. Когда белых перебаламутит крепко, когда в каждом черном им чудится нечистая сила, когда они от собственной тени начинают шарахаться, когда у них разум помешается на этих ихних женщинах — когда так случится, тогда им подавай крови! И ничего им не надо на свете, как только лишь одной крови! И не бывать в этом городе мира и покоя, пока не прольется кровь! Когда на белых накатит такое, значит, уж кто-нибудь да должен умереть! Либо это будешь ты, Эмма, или я, или Пуп…
— Боже сохрани, — ужаснулась Эмма.
— …либо тогда кто-то другой! Сейчас получилось, что это бедняга Крис. Вот почему я и рад, что это Крис. — Он глотнул. — Слабые мы, чего кривить душой… Мы только тогда можем пожить, когда оторвем от себя шмат жизни и бросим белым. Вот и все, и это правда. Крис прожил только двадцать четыре года. Но все равно пора было иметь голову на плечах и не притрагиваться к белой женщине.
— Возможно, он и не виноват, — сокрушалась Эмма.
— Он виноват, — твердо сказал отец. — Парня завлекает белая девка, а у него не хватает соображения, попался на удочку, как последний осел! — От негодования он осекся и замолчал.
У Пупа было такое чувство, что в эту минуту отец ненавидит черных.
— Да откуда они знают, что он виноват? — настаивала мать. — Раз не было суда…
— Его застали в номере у этой девки! — загремел отец.
— Тайри, Крис работал в этой гостинице, зарабатывал на жизнь.
— На жизнь можно заработать и другим способом.
— Тебе посчастливилось, Тайри, — вздохнула мать. — Ты не работаешь на белых…
— Я раньше сдохну сто раз, чем пойду на них работать! — прорычал отец.
Теперь было похоже, что отец и белых ненавидит.
— Бедный Крис. — Мать разрыдалась, закрыв лицо руками.
Пуп только дивился резким переходам в отцовском отношении к событиям и людям — в них чувствовалась и неистовая гордыня, но чувствовалась и безнадежность побежденного. Чутье подсказывало ему, что при всей ненависти к притязаниям белых отец пошел на сделку с собственной совестью, согласясь обеспечить себе относительно спокойное существование ценою крови, которой, как он полагал, жаждут белые, — но поскольку обеспечить себе такое существование можно было лишь обрекая на заведомую гибель черных, он ненавидел и черных тоже. Но это в конечном итоге означало, что он снедаем ненавистью к самому себе.
— За нас он умер, Крис, — проворчал отец. Он положил в карман пистолет, взял шляпу, подошел к раковине и, налив стакан воды, одним глотком опорожнил его.
Рыбий Пуп почувствовал на себе его испытующий взгляд.
— Пойди-ка возьми свою шляпу, Пуп.
— Куда это ты его, Тайри?
— Он поедет со мной.
— Что ты! Опасно-то как. И поздно…
— Ха-ха! — У Пупа мороз прошел по коже от отцовского наигранного смеха. — Никакой нет опасности, Эмма. Белые унялись. Разъехались по домам — кто залег спать, кто надрался до бесчувствия. Понатешились кровью… Разве не знаешь — как они убьют кого из черных, так тишают на время, добренькие становятся, смирные.
— Мал еще Пуп, ребенок, — не соглашалась она.
— Он будет при мне. Кто сунется к нему, будет сперва иметь дело со мной. Сегодня Пуп у меня увидит, что такое есть жизнь…
— А ну как пойдет стрельба…
— Эмма, я отвечаю за сына. После стрясется с ним что, на мне будет вина. Идем, Пуп.
Мать прикусила зубами стиснутые кулаки, напрасно стараясь подавить рыдания.
Отец взял его за плечо и повел по коридору, зажигая по пути одну лампочку за другой. Они прошли по парадному крыльцу, спустились во двор, обошли машину, сели. В молчании медленно выехали по дорожке на улицу. В тихой летней ночи подернутые дымкой светились вереницами жемчугов газовые фонари. Рыбий Пуп сидел одинокий, маленький, ему было страшно, хотя рядом взбудораженный мыслями о кровавом жертвоприношении, вооруженный пистолетом сидел отец.
— Теперь, Пуп, нам с тобой во всем надо держаться вместе, — зарокотал отцовский бас. — Тебе еще в жизни учиться и учиться, вот и берись с сегодняшнего дня. — Он важно покивал головой. — На этом свете ходи с опаской, иначе нельзя.
— Понятно. Только почему ты говоришь, пап, что страдать обязательно всегда нам?
— Потому что у нас силенок мало, сын, чтобы дать сдачи.
— Что же мы, пап, так и покоряемся без боя?
— Откуда ты взял? Нет, ты, брат, смотри не решай, что мы трусы. Черные сражаются каждый день…
— Вот ты сказал, белые сейчас больше никого не убьют. А почем ты знаешь?
— Чую, сынок. Ты тоже вырастешь, поймешь.
— А мы белых не убиваем никогда?
— Не мели ерунду, — сердито оборвал его отец. — Сказано тебе, что нас мало. Убьешь одного, они всех перебьют… Слушай, Пуп, вот у меня имеется свое заведение. Дом у нас свой. Еще внаем сдаю помещения тысяч на сорок. Откуда же это взялось? А оттуда взялось, что я знаю свое дело и не суюсь в дела белых. Иначе мне бы в жизни такого не достигнуть. Надо учиться жить с умом, сынок.
Рыбий Пуп смолчал. Неужели в долларах такая сила, что ими можно стереть позор?.. Они катили по туманным безлюдным улицам. На одном из перекрестков, где стоял белый регулировщик, отец притормозил.
— Доброго здоровьица, мистер начальник. Все тихо-спокойно? — Голос был тонкий, непохожий на тот, каким отец говорил обычно.
Полицейский скользнул холодным взглядом по черному лицу над баранкой машины и сплюнул.