— Ох, Пуп, — благодарно вздохнула Глория.
— Да, это бы хорошо, — сказал доктор Брус.
— Много у вас всего с собой?
— Жизнь да два чемодана, — смахивая слезы, сказала Глория. — Пуп, не осуждай меня за то, что уезжаю. Тайри больше нет, а я совсем одна.
Рыбий Пуп протянул ей толстый конверт.
— Вот, папа оставил для вас.
Присев на стул, Глория вскрыла конверт и вынула из него перевязанную стопку бумаг и пачку денег. Она отвернулась и, низко склонясь к коленям, дала волю слезам. Немного погодя она выпрямилась, нервно скомкала конверт вместе с содержимым и неловкими пальцами засунула за вырез платья.
— Зачем он это сделал, — рыдала она. — Говорила я ему…
— Папа сделал как надо было, Глория, — сказал Рыбий Пуп.
— Бедный Тайри, — всхлипнула она. — Какая гордыня жила в человеке. Умирал — а сам, я знаю, думал, что поступил правильно.
— Да, он так и сказал, — подтвердил Рыбий Пуп.
— Ну как же насчет катафалка, Пуп? — с беспокойством спросил доктор Брус. — Если полиция меня схватит, мне конец.
— Сейчас вызову по телефону, — вставая сказал Рыбий Пуп.
— Скажи, Пуп, — Глория обратила к нему полные слез глаза, — почему так должно было случиться?
— Что ж, папа умер как мужчина. Велел, чтобы дальше за него был я. Я так и делаю…
— Нет! — Глория поднялась и порывисто обняла его. — Пуп, ты не понимаешь! Слушай, в полиции знают, что я была близко знакома с Тайри и он не скрывал от меня своих дел. Там быстро спохватятся, что от меня можно добыть показания против них. Потому я и уезжаю… Мне страшно, Пуп! И ТЕБЕ ТОЖЕ ДОЛЖНО БЫТЬ СТРАШНО!
— Не могу я просто так все бросить и удрать, — сказал он.
— Но ты же в опасности! — Глория смотрела на него во все глаза.
— Да нет, ничего, — мягко протянул он. — Начальник полиции говорит…
— Ты с ним разговаривал? — изумленно перебил его доктор Брус.
— А как же. Только расстались.
Глория и доктор Брус обменялись взглядами.
— Сядь-ка, — сказала Глория, подталкивая его к стулу. — Пуп, а ведь этот Кантли убил твоего отца.
— Угу. Знаю, — процедил Рыбий Пуп.
— Как же ты в таком случае можешь работать на него, скажи на милость?
— А куда деваться-то, Глория? — сказал он протяжно. — Ладно, небось не навек.
Глория все смотрела на него, а по щекам у нее текли и текли слезы.
— Пуп, зачем ты усвоил такую манеру разговаривать? — спросила она с неожиданным холодком, как учительница, распекающая нерадивого школьника.
— Какую «такую»? — оторопел Рыбий Пуп.
— «Деваться-то», — нараспев передразнила она. — «Небось не навек…»
Рыбий Пуп не верил своим ушам, он задохнулся от злости. Она еще смеется над ним, чертова кукла!
— Ну и что, подумаешь, — проворчал он, с тоской ощущая свое одиночество.
— Ты ведь, кажется, два года проучился во второй ступени перед тем, как бросить школу?
— Ага. Точно.
— Тогда ты должен знать, как говорят правильно, разве нет?
— Почему нет. Мы проходили английский, — сказал он. У него просто руки чесались залепить ей оплеуху.
— Тогда сделай мне одолжение.
— Пожалуйста. Какое? — Он не мог заставить себя взглянуть на нее.
— Повтори как следует то, что ты сказал.
— А-а. — Он продолжал смотреть себе под ноги, глубоко оскорбленный. — Позабыл чевой-то.
— Ты сказал: «А куда деваться-то, Глория. Ладно, небось не навек…»
— Другого выхода нет. Не беда, ведь это не надолго, — внятно, раздельно отчеканил Рыбий Пуп, пряча глаза.
— Вот видишь! Значит, можно говорить правильно! — просияв, воскликнула Глория и погладила его по руке.
— Можно, конечно, — как заведенный, ответил он, теряя терпение.
— Что ж ты не говоришь? — сердито спросила она.
— Да ну вас, честное слово, я хочу говорить как все, — оправдывался Рыбий Пуп, вновь съезжая на привычный говорок. — Я веду дела, Глория. Если я начну выламываться и говорить как учат в школе, ко мне люди потеряют доверие.
— Да, вероятно. — Глория вздохнула. — Ты на меня не рассердился, Пуп? Жаль, никогда у меня не было возможности поговорить с тобой… Послушай, не застревай ты в этой грязи. Уезжай! Я потому так говорю, что мне не все равно.
— Это понятно, — нехотя сказал он.
— Стань человеком, добейся чего-то настоящего в жизни, — горячо убеждала она. — Я не начала бы сейчас этот разговор, но другого случая, вероятно, уже не представится. Пожалуйста, прошу тебя, не рвись в неравный бой из глупой гордости. Тайри был годен для этой расовой войны, ты — нет. Доктор Брус уезжает. Я уезжаю. Мы знаем, что делаем.
— Я тоже смоюсь, — пообещал он.
— И не откладывай, — серьезно сказал доктор Брус, кивнув головой. — Так что же будет с катафалком? В нем наше единственное спасение.
— Сейчас позвоню.
Через час он подсаживал Глорию и доктора Бруса у задней дверцы катафалка, стоящего на дорожке сбоку от крыльца. Над печными трубами, сея сквозь мелкий теплый дождик голубоватое блеклое сияние, призрачно выгнулся серебряный месяц.
— Ложитесь плашмя на пол и не подымайтесь, пока не выедете из города, — наставлял он их.
— Пуп, — сказал, подавая ему руку, доктор Брус. — Я мужчина. Я врач. И мне стыдно.
— Я знаю, док. — Рыбий Пуп стиснул протянутую руку.
— Пуп, — позвала его Глория.
Она нагнулась и изо всех сил прижала его к себе. Вдыхая запах ее волос, он почувствовал, как грудь ему давит пачка бумаг, спрятанных у нее за вырезом платья.
— Уезжай, — страстно, с отчаянием шепнула она.
— Она права, — сказал доктор Брус.
— Ну, прощайте, — сказал Рыбий Пуп.
— До свидания, Пуп, — сказал доктор Брус.
— Прощай, голубчик. — У Глории перехватило горло. — Подумай о себе.
Рыбий Пуп захлопнул заднюю дверцу катафалка с таким чувством, словно отрубал от себя кусок собственной жизни. Он подошел к передней дверце, за которой сидел водитель.
— Езжай, Джейк, и не останавливайся до самого Мемфиса, — распорядился он.
— Есть, — проворчал Джейк.
Рыбий Пуп смотрел, как катафалк задним ходом выезжает со двора, вышел следом за ним на улицу — машина уже отъехала, вот под дальним фонарем она свернула за угол и скрылась из виду.
— Уехала, — сказал он себе. Он залез в свою колымагу и, положив голову на баранку, устремил в темноту усталые глаза. — Когда-нибудь уберусь отсюда и я, — пробормотал он и повернул ключ зажигания.
XXXIV
Приехав домой, он с удивлением обнаружил, что в гостиной ярко горит свет и его дожидаются Джим с Эммой.
— Замучился, поди, сынок, — сочувственно встретила его Эмма.
— Пуп, тут миссис Таккер просила, чтобы я потолковал с тобой, — неловко, но добродушно начал Джим.
Рыбий Пуп насторожился; их обхождение было чересчур уж ласковым — это не предвещало ничего хорошего. Он сел и вскинул голову.
— Ну выкладывай, Джим, — недовольно сказал он.
— Пуп, мы хотим, чтоб ты кое-что сделал для нас, — сказал Джим.
— Это что же?
— Поди опять учиться в школу, — вскричала Эмма. — Сынок, ведь пропадешь! Я знаю… Вот заведутся у тебя деньги. Захочешь погулять… А ты подожди, не надо спешить.
Эмма залучила Джима себе в союзники; Рыбий Пуп с досадой нахмурился. Он бросил школу с согласия Тайри и не собирался снова садиться за учебники. Какое-то могучее, неискоренимое чувство заставляло его не уклоняться от свидания с заманчивой мечтой, созданной его воображением; он не знал, что породило эту мечту, но ею тайно определялись все его побуждения. Живя с ощущением неясного ужаса, он знал, что ему суждено сойтись в поединке с белым миром, уничтожившим Тайри, и с безотчетной враждебностью относился ко всему, что удерживало его от этого поединка.