Родион Сергеевич еще раз неодобрительно покачал головой, дисциплинированно заглянул в бумажку наказания и велел Алене еще десять минут лежать в такой позе на козлах.
— Да… — негромко ответила девушка, после чего Родион Сергеевич вышел из-под навеса и вернулся в дом.
Сегодня он решил-таки рассказать о своих сомнениях супруге, Наталье. Как воспитывать свою дочку, решала она — да и вообще послушный Родион Сергеевич, от души благодарный Наташечке за кров, стол и дом (три года жили так и не расписанными), делал все, что велела ему дородная, плечистая «половина».
— Вот негодяйка! — всплеснула руками Наталья. — Аж течет вся, говоришь?
— Ну, может и не течет, но мокренькая вся, это точно… я уж порю-порю ее, посильнее печатаю, а девке словно медом по этому самому месту!
— Могли бы и раньше сказать, Родион Сергеевич! — когда супруга начинала говорить подчеркнуто на «вы», Родион сразу сникал и становился маленьким, хотя даже на фоне своей крупной Натальи обычно выглядел большим и важным.
Сама же Наталья очень редко принимала участие в воспитательных экзекуциях дочки, просто набрасывая исполнительному Родиону бумажку с указаниями — где, как и сколько. «Девку драть мужской рукой надо!» — говорила она подружке Верочке, которая всегда почему-то жутко смущалась, но, тем не менее, была не прочь взглянуть, как трудится Родион Сергеевич над телом Аленки, и даже иной раз помочь в привязывании девушки на месте порки.
— Она там еще?
— Конечно, Наташенька, тобою велено еще лежать.
Коротко вздохнув, Наталья вышла из дома. Девушка действительно была еще под навесом, на козлах, даже не меняя позы. Заслышав шаги матери, слегка напряглась, но ноги сдвинуть не посмела… Предательского блеска «росы» Наталья не увидела, негодная девчонка явно подсохла или втихаря, пока никто не видит, вытерлась… Сильными руками растянув пошире тугие половинки крепко выпоротого зада, Наталья присмотрелась — ага, прав был Родиоша! Просто высохла девчонка…
— Эх, бесстыжая! — укоризненно проговорила дочери… — Ее уму-разуму учат, трудятся как могут, поят-кормят, ума забивают, а она тут течки устроила! Ну, погоди у меня, я тебе щель-то высушу… вот только еще протеки у меня! Чего молчишь, будто в рот воды набрала? Отвечай, когда мать спрашивает!
— Простите, мамочка… Я и сама не знаю… — тихо ответила Аленка, чуть повернув голову, но не меняя позы. — Когда папенька Родион велит к порке, и потом голая, оно само выходит…
Наталья мрачно покачала головой, ничего не сказала и, тяжело ступая, вернулась в дом.
— Офигела девка… игрушечки себе нашла… — проворчала, потом повернулась к Родиону Сергеевичу:
— Я же просила драть так, чтоб пар из задницы! А у нее сок вместо пара! Значит, так: теперь ремнем не пороть, не прошибает девку. Вяжи плеть из провода, да похлеще! А вон ту, треххвостую, положи-ка на пару ночей в рассол покруче… Завтра на именины к Матрене сходим, а в субботу будем похотницу девке в порядок приводить…
Проблема Аленкиной «похотницы» также деловито была обсуждена и с дедом Петром — самым авторитетным на хуторе воспитателем. По девичьим годам и сама Наталья, тогда еще деваха-Натаха, хорошенько извивалась и потела под его лозинами, захлебываясь стонами и размеренным счетом розог.
— Это бывает… — размеренно кивал снежно-белой головой дедуля. — Это у девок в такие годы бывает… Особливо когда перед мужиком задом брыкать надо… Ты, Натаха-деваха, клин клином выбивай — наказуй не только зад и спинку, а и саму похотницу. Оно строго, конечно, однако же надобно — потому как росу похотливую иначе не вылечить…
Дед поделился еще несколькими рецептами, которые были почтительно выслушаны, а сам дед приглашен для их применения к Аленке.
В обед субботы Родион Сергеевич деловито велел Аленке:
— Как попаришься, иди в дом. Хорошо мойся, да в туалет сходи — наказывать будем сильно…
Аленка вздохнула, покорно кивнула головой и вскоре, ядреная и блестящая от воды, едва отжав длинные волосы, стояла посреди комнаты, вскинув руки над головой. Перед ней на табуретке, опираясь на суковатую палку едва не старше его самого, сидел дедуля Петр, возле него стоял Родион Сергеевич, а красная от стыда и возбуждения мамкина подруга Верочка неподвижно застыла за спиной дедули.
Пауза продолжалась довольно долго — дед молча оглядывал сочное тело обнаженной девушки, Родион Сергеевич почесывал подбородок в ожидании дедовых команд, а Верочка теребила под передником какую-то коробочку. Аленка послушно стояла, не прикрываясь, и только изредка вздрагивала ресницами, опустив глаза и неудержимо краснея. Выждав паузу, дедуля велел:
— А вот теперь повернись, девка, да стань раком…
Аленка залилась почти багровой краской, но беспрекословно выполнила команду.
Она действительно не могла ничего поделать, уже давно ощущая жар между ног и теперь выставив напоказ обильно мокрое влагалище. Стоя в постыдной позе, еле слышно сказала:
— Я не хотела… Она сама…
Дед покивал, свел брови и велел Верочке:
— Давай-ка снова девку в баню. Сама знаешь, чего сделать. Опосля — сюды веди. А ты, Родиоша, готовь пока досочку, что я тебе велел.
Процедура в бане была довольно короткой и совершенно неожиданной — Верочка не очень умело, но старательно орудовала бритвенным станком, высунув от усердия язык и бормоча про себя: «Велено, чтоб сияла как солнышко!» Закончив бритье, сама сполоснула Аленку, не позволяя ей коснуться лона руками. Прикусив губы от неожиданного стыда, девушка снова встала в комнате. Крутой лобок был жутко голым… и Аленка, неудержимо краснея, снова ощутила небывалый прилив сладкого жара…
Дома ее ждала знакомая до этого лишь по шепоту девок кобылка — узкая треугольная доска на двух тяжелых подставках. Аленку буквально посадили на этот узкий выступ, подтянув руки вверх, так что она стояла на носочках и пронзительно ощущала, как тугие половые губки «легли» на края доски, словно взасос целуя дерево… Теперь она была раскрыта… Раскрыта, чисто выбрита и с зажмуренными от стыда глазами — шерстяной варежкой Вера вытерла «росу», которая сразу же выдала Аленку темным пятном на свежеструганном липовом дереве. Аленке велели самой тереться промежностью об острый край — и дедуля неодобрительно хмурился, глядя, как легко и без видимых мучений влагалище девушки скользит на орудии пытки — а ведь едва-едва посадив на кобылу даже сочных зрелых молодок, дед слушал их трудные стоны и мольбы… Ей велели остановиться. Аленка глаз так и не открывала — даже когда почувствовала руки Веры на грудях: женщина сильно накрутила соски, потом помяла ладонями попу, сознательно доводя девушку до жаркой и сладкой истомы. Когда она стала конвульсивно подрагивать и облизывать губы, дедуля кивнул Родиону Сергеевичу. Несмотря на давешнее запрещение Наташеньки-душеньки, в руках у него был аршинный широкий ремень. С маху впечатал по голому заду — оглушительно хлестнул по телу ремень, дернулась Аленка… Еще и еще удары — по заду, по раздвинутым ляжкам… Дедуля жестом приказал «погорячить» девушке спину — и вот широкий ремень тяжело бьет плечи и поясницу…
Аленка приоткрыла рот, дергалась, и даже не пыталась приподняться над острым краем кобылы, и казалось, даже сама с силой втирается в доску промежностью… Ее короткие стоны были наполнены какой-то тягучей, возбуждающей страстью — и когда дыхание стало прерывистым, хриплым, когда вспухшие половые губы стали багрового цвета, а густая смазка уже вовсю блестела на остром конце доски, девушку сильно придержали за бедра, не давая двинуться. Прикусив губы, она с ужасом смотрела вниз — в руках у старика оказались длинные толстые иглы… Мгновенная боль ударила молнией судороги: игла пробила насквозь вспухшую складочку голой «похотницы» и пришпилила ее к доске. Вторая, третья… Голое влагалище девушки буквально прибили четырьмя толстыми иглами к впившейся в промежность доске…