Налива-а-ай!
Воздвигся Грунд над Ольгертой — даже плечи ссутулив, на две головы выше. Но она так спокойно взгляд встретила, что со стороны казалось — равные ростом говорить будут.
— Свенельд мой названный брат.
Тот молча согласился:
— Значит, остальные твои сыновья тоже мои братья?
Снова согласие.
— Ну тогда… тогда я наказала брата, а ты… Ты накажи меня, как их сестру и свою дочь.
Наконец-то и ответный звук сквозь бородищу пробился:
— Твоя правда.
Подумал, пошевелил плечами, Свенельду кивнул — мол, кто ближе сажени к сестре подойдет, кончай на хрен! А Ольгерте уже не мрачно, а деловито сказал:
— Вечером приду… Гм… Дочь.
Мотнул тяжелой умной башкой, бороду помял в кулаке и снова к столу. На пол-шаге остановился, гулко хмыкнул:
— А ты и вправду — непростая! Но я приду. Слово сказано!
Свиток пятый
Мрачно горбатился за длинным столом ярл Хникунд. Даже внешне похож был на Одина — в давние времена потерянным глазом, а уж по мудрости и того более!.. Или так казалось другим ярлам, сгрудившимся по всем сторонам большого, шестиугольного стола? Да и как не славить мудрость Хникунда — ему уж шестой десяток пошел! За такие-то древние годы как мудрости не набраться… Если б не он, тут бы уже с десяток раз передрались, а пока всего две стычки и было — Ангборд по старой памяти по уху Свиру заехал, а Гротт из Кривого фиорда ровно бы ненароком ногу Волду подставил. Тот кэ-ээк хряп мордой в спину Брисгамну! Га-а-а!!!
До серьезной беседы, ради которой собрались, дело уже почти подошло. Осталось всего пара бочонков пива и пол-бочонка привозного, фряжского, сладкого, будто для девок, вина. Остальные Хникунд выставлять не велел — с одной стороны, этим мордобородым хоть по бочке в каждого влей, а с другой стороны, когда пиво из ушей плещется, мозги совсем никуда. И так мозгов у половины нет, одни шлемы… — усмехнулся сам себе.
Но есть и другая половина, чьи внимательные глаза, острый ум и привычку пить поменьше, а слушать побольше, он знал уже не первый день. Вон, слева, только лишь усы в кружку макает Свеборг-Рваное ухо, чуть дальше — с легкой рыжинкой борода Олафа-Смолы, еще дальше, у входа, (чтобы даже тут, на совете ярлов, за спиной никого не случилось!) — вечно мрачный, с бегающими глазами Хьельнир…
Оторвавшись от кружки, мрачно рыгнул Свеборг. Почесал за разрубленным ухом, пытливо вгляделся в лицо Хникунда: — мол, пора говорить, чего звал. Ткнул в бок не на шутку разоравшегося соседа, потом другого. Поняв его, неторопливо начали наводить порядок и другие ярлы: те, что потрезвее да посообразительнее. Не прошло и получаса, как пьяное и сытое стадо превратилось в то, чего и добивался Хникунд: мутноватое, но вроде как внимательное собрание боевых ярлов.
— Неспокойно ныне в Асгарде. — Коротко, раздельно и почти негромко сказал Хникунд. Но в наступившей тишине, трезвея, его услышали все. Переварили, переглядываясь, потом кто-то неуверенно высказал общее, обалделое недоумение:
— А ты что, Хникунд, сагхом стал? Тебе какое дело до волхвования?
Зашумели, загомонили:
— Первый раз совет ярлов начинался с таких слов! Где Асгард, а где мы! И какое дело Асгарду до нас, земных воинов? И уж нам тем более — призовет Один, там на небесах и повоюем!
Старый лис Хникунд словно ждал, пока такая фраза вылетит:
— К тому и веду. Волхвы и Сагхи говорят, что много наших воинов уйдет к праотцу, отцу богов… Совсем скоро и очень много!
Гомонить перестали. Это уже было ближе к кольчугам, а то и к телу: в схватке что бонн, что ярл-конунг бились рядом и на небеса уходили едва ли не чаще один другого.
— И что нам теперь? Всем советом на небеса подыматься? — удачно пошутил Свир, на что Свеборг мудро заметил:
— Один позовет, так и подымешься. А будешь перебивать речь большого ярла, я тебе в том помогу…
Свир хотел было тут же объяснить обидчику, что к чему, но даже сквозь хмель удержался. Не то, совсем не то начал говорить Хникунд… От непонятного веяло страхом. Свир не любил страх. Не любили его ни Олаф, ни Волд, ни Гротт, ни остальные два десятка ярлов.
— Говори, большой ярл. Не томи душу!
— А мне нечего больше сказать. Для того и собрал — вам всем по своим фиордам возвращаться. Принести жертвы Отцу богов. Не забыть Видара с Улем. Поклониться Форсети. Потому как волхвы сказали — скоро прозвучит слово Хеймдалля. Чтобы его понять, откройте глаза и уши. Спрашивайте своих вест, своих жрецов, своих сагхов и волхвов. Все, что прознали тайного или опасного — давайте знать на мои корабли.
— Может, бриты решили ответ нам сделать? — попытался угадать причину непонятных волнений Гротт. Потом сам же себе ответил — Вроде не должно… Там уже некому…
— А кто вести-то принес? — вдруг спросил Свеборг-Рваное ухо.
Хникунд глазами к дверям недобрый взгляд метнул — не любил он Хьельнира. Сам Локки не знает, чего у него на уме… Однако говорить умеет складно — и заронил таки сомнения в душу старого ярла. Не привык Хникунд такие мутные дела решать в одиночку — за то и уважали, за то и избирали большим ярлом уж столько раз подряд, что и не упомнишь! Но Хьельнир лишь плечами пожал, рта не раскрывая — он свое дело сделал, весть принес. Славные конунги все тут. Не по моему, а по твоему слову собрались. Дальше ты уж сам мудри, большой ярл. А то, что мне надо, то и без тебя сбудется…
Заметил эту перепалку взглядов Олаф. Заметил и Свеборг. И еще кое-кто. Призадумались — не тут ли Локки новую сеть раскинул? Как ни крути, Свен Коряга, которого потопил Олаф, не просто родней Хьельниру, а говорят, что и сыном был…
Свеборг-Рваное ухо близко с Олафом по фиордам не соседствовал. Но за добычей разок-другой вместе ходили, делили почести, обид на другого не имели. Потому и молвил Свеборг, словно невзначай плечом на Олафа навалившись:
— Мутно тут… Ты фиорд-то свой с хорошими воинами оставил?
Ничего не сказал на то Олаф. Только руки словно бы свиток в обрат свернули — как тогда, в доме, под взглядами Ольгерты и матери. Скрежетнул зубами — если Свеборг прав… А ведь он прав!
Не всякий драккар на ночь глядя из-за скал в море пойдет. Хороша должна быть команда, ловок кормчий, смел конунг. Но «Острый» не боялся ни дня, ни ночи. С пеной у бортов бились весла: До-мой! Ско-рей! До-мой!
Свадьбу гуляли уже второй день. Но ничего интересного, кроме чавкающей обжираловки и рвотной оппиваловки, уже не предвиделось. Молодые устали от подарков, трелли (рабы) от тасканий на кухню и обратно, и лишь свободные боны не уставали пить и есть. Слава Уллю, пасынку Одина — дал богатую охоту и щедрый улов! Ольгерта с неразлучной Аньтикой ушла из-за столов почти что с утра второго дня. Даже дарить ей вроде нечего было — ладно, мать Олафа помогла. Сама все поняла, еще когда на свадьбу звали: пригласила в дом конунга, развернула из тонкой холстинки тяжелое золотое ожерелье. Ольгерта было глазом на себя примерила, потом поняла. Поклонилась низко да уважительно, подарок для подарка из рук приняла, бормотать про «долг», «виру» или «смогу — верну», даже не пыталась.
Знала, что мать Олафа не ей помогала — хоть и заочно, но авторитет сына подымала. Прошляпил, олух, честную долю добычи этой девчонке выделить — а та, такая же растяпа, даже в голове не держала на дележке свою долю потребовать! Нет, плохая она будет хозяйка, плохая жена Олафу: если бы не она, уйти бы им в царство Одина в той обманке! За такое не часть доли, а половину драккара по чести отдать надобно! Ну что за люди они, с Каменного Уса? Ровно бы не надо им ни серебра, ни золота, ни жемчугов самокатных… Или она не с Уса? Даже не спросила, откуда — просто далекая она тут… Не чужая. Нет. Даже сквозь ревнивый холодок материнского сердца чуяла — нет, далекая, но не чужая.
Вздохнула, легонько в плечо торкнула — иди, мол, поклонилась и хватит…
Уже когда вышла, на миг осветившись в проходе стройным и сильным телом, мать конунга запоздало поймала себя на мыслях — плохая… жена? Ну что ты будешь делать, с чего ты взяла, старая Хельга, что он будет брать ее в жены? Уж сколько лет назад по рукам было ударено с Верниром, старым конунгом Каменного фиорда — подрастет его златовласая Фулла, тогда…скорбно пожала губы — да уж… Без Олафа по рукам стучали — и по фигу сыну те стуки, те старые уговоры. Все одно решит, как ему Один на душу положит!