– Поучительная история, – протянула я, прикидывая, как бы вернуться к интересующей меня теме. Макс отчего-то ловко ушел от ответа про «Посвященных Вала», но мне показалось, что этот вопрос его волнует куда больше, чем он хотел мне показать. – Мне еще вот что интересно. Возвращаясь к северному колдовству... Название острова Валаам, главной христианской святыни, случайно созвучно имени Вала или нет? Эти слова похожи, хотя я не знаю, как это объяснить. Если «Посвященые Вала» всего лишь секта, как ты утверждаешь...
– Достоверно никто не знает, – перебил меня Чудинов. – И давай не будем о секте.
– Да? Почему?
– Это не очень приятная материя. Давай лучше продолжим беседу о языкознании, – он послал мне еще одну соблазнительную улыбку, призванную отвлечь от ненужной темы. – Вчера мы с тобой рассуждали о загадке народа чудь, и ты сказала, что их относят к финно-угорским племенам. Однако обрати внимание, что самоназвание древних финнов совсем другое, а термин «финн» раньше использовался в ином значении. «Финн» происходит от ирландского «тайное знание». В ирландской или скажем прямо — в кельтской мифо-эпической традиции это герой, мудрец, провидец и колдун. Древние германцы понимали под словом «финнар» «ищущего». Здесь, конечно, возможны варианты, так как искать можно как истину, знание, так и пропитание. Но в любом случае, финн — это указание не на национальность, а на принадлежность к некоему сообществу, будь то сообщество охотников или потомственных волхвов. А еще возьмем, так и быть, интересующий тебя корень «вал». Вполне может быть, что слова Валаам, Вала, Вальгала, валькирия и Авалон родственные. Это опять указание на родственность далеких кельтских и наших северных традиций. Но здесь мы вступаем на тонкий лед, поскольку эту родственность можно доказать только через реконструкцию так называемого ностратического праязыка, а более восьмидесяти процентов его корней базируется на славянских морфемах. Приходится говорить о солидной древности прежде всего русских языковых словоформ и даже о русской письменности, существовавшей задолго до Кирилла и Мефодия. А как тебе наверняка известно, руническое русское письмо окружает тотальный заговор молчания, хотя попытки его прорвать предпринимались смельчаками неоднократно. Скажем, голоса о том, что германские руны произошли от славянских «черт и рез», стали звучать еще в 18 веке, однако признание руницы грозило сломать существующую точку зрения на очередность появления народов Европы, где славянам отводили роль младших братьев, и потому руница сразу объявлялась научной ересью.
– Ты это сейчас не про Михаила Ломоносова случайно? – удивилась я. – Ведь это он, кажется, в 18 веке пытался доказать, что норманская теория происхождения русской государственности в корне не верна.
– И о нем тоже, – кивнул Максим. – Ломоносов по указанию Екатерины Второй организовал две экспедиции на север, чтобы найти доказательства существования древней цивилизации в тех краях. Но, как тебе наверняка известно, его архив, содержавший множество кропотливо собранных фактов по истории Русского Севера, исчез после его смерти.
– Обидно.
– Обидно — не то слово! – подтвердил Чудинов. – Потом, правда, часть этих фактов «переоткрыл» Егор Классен, статский советник и попечитель Московской Академии. Хоть он и немец по происхождению, но его книга «Новые материалы для древнейшей истории славяно-руссов» вызвала нешуточный резонанс, а дальнейшая работа была поддержана русским царем. Впрочем, весь 19 век в европейской лингвистической компаративистике прошел под знаком санскрита и поиска единого праязыка и прародины, которую большинство помещало в районе Русского Севера: Кольского полуострова, Русской Лапландии и Карелии. Фактический материал накапливался стремительно, но грянула Первая мировая, потом революция – и эти вопросы отошли на самый дальний план, а позже и вовсе были преданы анафеме и забвению.
– Это-то и странно, – сказала я, – почему бы большевикам не воспользоваться плодами русской истории?
– Да потому что исследователи и патриоты России примкнули к Белому движению, а Красные утверждали, что у пролетариев нет отечества, а есть интернационализм и пожар мировой революции. – Чудинов пожал плечами. – Ленин в статье «О национальной гордости великороссов» прямо написал, что русский патриотизм равнозначен «великодержавному шовинизму», и это явилось приговором целому пласту исследований. Советская власть никогда не поддерживала историков в поисках истоков русской цивилизации.