Они не решились устраивать расправу, да и не так-то просто со мной расправиться, не такой я человек, чтобы сдачи не дать, и ничьим тренировочным мешком быть не собираюсь. Но обещали, что завтра устроят мне веселый классный час.
Из школы мы, как обычно, шли вместе с Санду, и вдруг на улице у меня промелькнула ужасная мысль.
— Слушай, Бэкэуану И. Александру, — говорю, — ты где был, когда я в середку угодил?
— Там. Где же еще?
— Был там — и молчал?
— А что говорить-то?
— Как твоя голова варит, старик? Ты же еще и спрашиваешь! Надо было сказать все. Руку в огонь положить, доказать, что не способен я на такую дурацкую выходку.
— Чудак ты, — говорит. — Если против тебя тридцать, какой толк от моей защиты?
— Никакого, — говорю.
— Вот видишь!
— Но ты знал правду. Знал, что это не в моем характере. Понимаешь?
— Нет. На кой черт нужна тебе эта правда, если они стоят на своем?
— А вот нужна. Не для того, чтобы их убедить. А самому убедиться, что у меня есть друг.
— Он у тебя и есть.
— Нет. Уже нет.
И я убежал, оставив его одного.
А теперь вот смотрю на солнце, смотрю, как обычно, закрыв глаза.
Ничего прекраснее не было бы на этом свете, если бы на красный цвет солнца легло пятно и, когда бы я открыл глаза — убедиться, что это там за пятно, облачко или что-то другое, я бы увидел перед собой Санду, заслонившего солнечный свет, и он бы сказал мне: «Я хочу объяснить, что случилось, отчего я, твой друг, оказался трусом».
Но пока что никто не приходит, и мне хочется, чтобы день не кончался, мне надо понять все сегодня же, а не в другой раз. Вы не знаете? Долго еще до вечера?
ИГРА С ТЕНЬЮ
БЫЛА ЕЩЕ ЗИМА, календарь упрямо старался убедить нас черным по белому, что февраль не кончился, а нам плевать на календарь. Мы с Михаем по запаху чуяли, что весна вот-вот явится.
— Пойдем побродим, Михай.
— Пойдем. Без шапок?
— Без.
— И без шарфов?
— Долой все, что напоминает зиму!
Нас гнал из дому запах весны. Михаю, сыну квартирной хозяйки, в доме которой я остановился в эти дни, приехав в городок на берегу Серета, было девять лет, и мы с первого знакомства стали закадычными друзьями; нас связывало нечто трудно объяснимое, но вполне понятное: ему было девять лет и мне когда-то было столько же, я отлично знал этот возраст, знал ему цену и изо всех сил старался пережить его всякий раз, как только для этого представлялся случай.
Мы шагали рядышком по широкой новой улице, мимо зданий в веселых красках. Шагали ровно, не спеша, молчаливые, как и эта улица, посылавшая на покой последних припозднившихся пешеходов. Местами над нашими головами светились флюоресцентные лампы, обволакивая нас белесым сиреневым светом, удлиняя и укорачивая наши тени по мере того, как мы удалялись от них или приближались к ним.
Михая, как я заметил, привлекла эта игра теней; наши силуэты казались то карликами с плоскими, прилепленными к плечам головами и со срезанными ногами, то великанами — косая сажень в плечах, руки — стрелы подъемного крана, ноги — ходули.
— Забавляешься, Михай?
— Ага!
— Один?
— Могу и вам сказать.
— Если не секрет.
— Нет. Я с тенью играю.
Он остановил меня, схватив за руку.
— Смотрите, сейчас я такой как есть. Не больше и не меньше. Ученик четвертого класса.
— Четвертого «А» или «Б»?
— Не важно.
И увлекая меня на несколько шагов вперед, продолжал:
— Теперь я больше. Как буду к концу школы.
— Точно! Я как будто вижу в твоем кармане свидетельство.
— Да. Я смотрю на него и думаю, куда податься. То есть, «думаю» — не правильно. Я прямо направляюсь и всё, да, направляюсь!
— Куда?
— В профучилище. Мой папа — слесарь.
— Знаю. Ему хочется, чтобы и ты…
— Ну вот еще! Прежде всего хочется мне. Я уже сейчас умею мастерить множество вещей. Мама говорит…
— Слышал: «Третий на все руки мастер».
— Видите!
— Но не понимаю, почему третий. Отец — первый…
— Нет. Первый был дедушка. А папа — «Второй на все руки мастер».
Мы смеемся. Нам смешно по любому поводу. Мы любим смеяться, и наплевать, что другие не находят ничего смешного.
— А дальше? Что говорит тень дальше?
— Теперь я закончил профучилище и поступил на завод и в вечернюю школу.
Он бежит вперед.
— А теперь я — студент или нет, уже инженер. Нравится, какой я?
— Очень.
И мы опять смеемся.